ЛАБИРИНТЫ БЕСКОНЕЧНОГО ТУПИКА (1)

Далее. Дмитрий Евгеньевич Галковский не является штатным сотрудником "Независимой газеты": не получает в ней редакционных заданий и пишет лишь по собственному вдохновению. Если бы у нас родилось намерение опубликовать очерк истории советской философии, то мы, конечно же, никогда бы не заказали эту работу Дмитрию Галковскому (а он никогда бы не согласился, имея на это полное юридическое право). Следующее. Для нас (для меня, например) Мераб Мамардашвили - философ. Но я не Галковский. Наконец, мы принимаем все упрёки в недопустимости тех резких выражений, которыми, увы, пользуется г-н Галковский, описывая тех или иных конкретных людей или характеризуя их работы. Бог ему судья... В любом случае я чрезвычайно благодарен за интересный труд, который "Независимая газета" имеет возможность сегодня напечатать. Мы публикуем его без всяких изъятий, искажений и добавлений. И даже не добавляем, вопреки нашей традиции, подзаголовок.

Мы вынуждены обратиться к Вам и читателям вашей газеты в связи с опубликованным в "НГ" 23 и 27 апреля пространным опусом Дмитрия Галковского под названием "Разбитый компас указывает путь..." с подзаголовком "К вопросу об организации XIX Международного философского конгресса в Москве". Эта статья вызывает крайнее удивление и возмущение: полуправда в ней сдобрена откровенной ложью, аргументация почти полностью отсутствует (2), даваемые в статье оценки людей и событий - за пределами, допустимыми в честной, независимой журналистике.

Главный объект даже не критики, а скорее, базарной ругани Галковского - это философский факультет МГУ, по поводу которого автор в конце своей статьи призывает : "раздавите гадину". Спору нет, философский факультет МГУ, как и все остальные гуманитарные, идеологические, политические и тому подобные научные и учебные заведения, несёт значительную долю ответственности за тот марксистско- ленинско-сталинский идеологический шабаш, который господствовал в стране многие десятилетия. Оценить эту печальную реальность необходимо. Оценить строго, критически, но при этом научно, беспристрастно, а это означает, что нельзя абсолютно всё мазать одной черной краской.

Ни в коей мере нельзя сбрасывать со счетов, что на философском факультете - как, впрочем, и во многих других аналогичных учреждениях - на протяжении долгого периода, так сказать, советского развития было буквально всё: и засилье густопсового догматизма, и искоренение - нередко физическое - людей, способных к самостоятельным суждениям, и вакханалия подлецов и подонков, и одновременно борьба серьезных научных позиций, и философские прозрения смелых духом, и достаточно высокий уровень философского образования (3) для тех, кто хотел его получить, и т.д., и т.п. И поэтому мы, выпускники философского факультета МГУ середины пятидесятых годов (4), связавшие свои жизни с философией, логикой, социологией, считаем своим долгом - не стремясь ничего обелить, но и не вступая в конфликт с истиной - высказаться по сюжетам, затронутым Галковским.

"Маленький скандальчик" получился у него и на этот раз. "НГ" в номерах от 13 и 15 мая предоставила место критике идей Галковского (А.Вяльцев и В.Кравченко), и кое-что в адрес позиции Галковского эти критики уже сказали. Однако аргументированного анализа статьи "Разбитый компас..." в этих публикациях не содержится. Вяльцев дал хорошее психологическое, скорее даже психоаналитическое описание сознания Галковского, и некоторые его утверждения важны для понимания интересующей нас статьи: "Он во всё лезет: в философию, историю, политику, литературу, религию. Он "всё испытал и всё проник". Этого мало, он еще и пророчествует...", "Галковский задумал переписать историю... Он хочет в одиночку, не вставая с дивана, написать правду о России...", "В философии, конечно, ничего не понимает (считая себя, естественно, философом)" и, наконец, "Полемист в нем, конечно, сильнее мыслителя. И в полемическом угаре он без конца врёт". Все это сказано, как мы можем судить, очень точно. Что же касается интересующей нас статьи Галковского, то для Вяльцева это - побочная тема, затронутая лишь вскользь (хотя и с некоторыми тонкими замечаниями).

В.Кравченко в своей полемике с Галковским - при бесспорности двух-трех критических замечаний - исходит из той же позиции по отношению к советской философии, что и Галковский: у Галковского "советская философия - это безмозглая курица", у Кравченко - "дохлая собака". Согласитесь, что с такими исходными установками объективно разобраться в обсуждаемом предмете невозможно. Несколько дней спустя - 18 мая - "НГ" публикует "Письмо из МГУ", которое мы - в силу его исключительной загадочности - приведем полностью: "Уважаемая редакция! Вы опубликовали очень интересную статью "К вопросу об организации ХIХ международного конгресса философии в Москве". К сожалению, в статье ничего не говорится об Институте философии РАН. Однако именно этот институт организует проведение конгресса в Москве, а не МГУ.

Может быть, вы напечатаете еще одну статью, в которой этот недостаток будет устранен? Сотрудники кафедр истории и философии МГУ".

Письмо удивительное и, действительно, очень загадочное: таких кафедр - истории и философии - в МГУ просто нет, следовательно, не может быть и их сотрудников. По-видимому, этого достаточно для того, чтобы усомниться в подлинности или по крайней мере серьезности этого письма. Постараемся, однако, снять оставшиеся неясности. Предположим, что в подписи две описки, и надо читать "кафедры истории философии", но такой кафедры на философском факультете тоже нет. Так кто же автор этого письма? Не мистификация ли это? Проверяла ли "НГ" подлинность письма? И, наконец, предположим, что авторы этого письма все же не занимаются розыгрышем. В этом случае - можно ли представить, чтобы в ответ на двухполосную ругань Галковского в адрес философского факультета сотрудники МГУ, и тем более философского факультета, ничего не говоря по существу этой статьи, называют её "интересной"? (5) И можно ли представить себе, чтобы серьёзные люди предлагали газете действовать, как поссорившиеся четырех-пятилетние дети: "А Миша тоже виноват"! Нам кажется, что все это абсолютно невозможно. Следовательно, "Письмо из МГУ", скорее всего, фальшивка.

Вместе с тем Галковский и - что чрезвычайно странно - "НГ" приняли это письмо всерьез, и в номере от 29 мая Галковский "устраняет недостаток". В этом достаточно обширном дополнении к статье "Разбитый компас..." Галковскому почти что не удается нас удивить. Именно почти, потому что фраза "В текст... видимо, вкралась опечатка. Кравченко утверждает, что он философ, тогда как по способу аргументации, и по фамилии видно, что автор не философ, а украинец" далеко выходит за рамки компетенции философии и журналистики (6). А в остальном все галковское: философский факультет МГУ "и тому подобные рассадники мракобесия и невежества", "философский факультет социально вреднее (Института философии РАН), так как там происходит кладка, из которой потом вылупляется философская саранча и разлетается по всему СНГ", в Институте философии автор обнаружил только "шаркающих пенсионеров с лицами ответственных работников провинциального обкома", и с неизменным Карфагеном Галковского в конце: "Не позорьте свои седины, закройте университетский балаганчик". Поверьте, господин главный редактор, у нас нет ни малейшего желания участвовать в скандале вокруг очередной статьи Галковского. Тем более, что даже имеющегося у нас знания его "сочинений" достаточно для того, чтобы сделать вывод о невозможности рационального спора с ним. Где господствуют эмоции и страсти, там не слышно голоса разумной аргументации. В своих публикациях, в том числе и в данной статье, Галковский удивительно рельефно выражает свою глубинную природу. Что при этом можно получить, мы с читателем знаем по статье Галковского, но - и это мы попытаемся обосновать - все основные утверждения автора этой статьи ложны. Эта ложь слишком ответственна: она касается трагической судьбы российской философии. И поэтому мы не имеем права молчать. Высказаться по поводу статьи Галковского нас заставляют нравственные соображения. Галковский льёт грязь на многих безусловно достойных людей, в том числе на Мераба Мамардашвили и Эвальда Ильенкова, которых нет в живых, и поэтому ответить потерявшему нравственные ориентиры журналисту можем и должны мы.

Аргументирует ли как-нибудь Галковский свой тезис о том, что в философии "поколения 60-х годов... так и не образовалось"? Практически никак. Это для него постулат, правдоподобность которому призваны придать чудовищные по цинизму оценки М.Мамардашвили, Э.Ильенкова и А.Зиновьева (мы обратимся к ним несколько позже), да поистине сногсшибательное открытие автора: "Собственно, "оттепель" в области философии достигла максимума в 1956 году, когда для служебного пользования мизерным тиражом были выпущены труды по истории русской философии Зеньковского и Лосского...На этом возрождение философской науки закончилось, так, в сущности, и не начавшись".

Пускай читатель сам судит, что белое и что черное в этой псевдоаргументации. Мы же изложим факты.

Конец 40-х - начало 50-х годов - это пик коммунистического идеологического мракобесия, охватившего все советское общество, а отнюдь не только одну философию. Преступная роль тогдашних философских "лидеров" в этом процессе хорошо известна. Философский факультет, как и все гуманитарные высшие учебные и научные учреждения, находился под страшнейшим идеологическим прессом. И вот несмотря на это сразу же после смерти И.Сталина в 1953 году и, несомненно, ранее 1956 года именно на философском факультете МГУ началось освобождение от всесильной коммунистической идеологии и решительные поиски возрождения реальной философии. И важнейшую роль в этом процессе сыграли Э.Ильенков, А.Зиновьев, В.Коровиков, Б.Грушин, Г.Щедровицкий, М.Мамардашвили, Ю.Карякин, Е.Плимак, В.Давыдов, В.Зинченко. И.Пантин и еще целый ряд других смелых, талантливых, в то время очень молодых философов и психологов. (Утверждая это, мы ни в коей мере не хотим принизить роль в возрождении советской философии лучших преподавателей философского факультета старшего поколения - В.Ф.Асмуса, О.В.Трахтенберга, А.С.Ахманова, С.А.Яновской, С.Л.Рубинштейна, А.Н.Леонтьева, А.Р.Лурии и др., преподавателей среднего поколения, в основном ифлифцев, окончивших или учившихся в Московском институте истории, философии и литературы, - В.П.Калацкого, В.Ж.Келле, М.Я.Ковальзона, Т.И.Ойзермана, Е.К.Войшвилло, Г.С.Арефьевой, В.И.Бурлак и др., а также видных московских философов того времени, которые не имели доступа на философский факультет, но идеи и сочинения которых значительно способствовали этому процессу - мы имеем в виду прежде всего А.Ф.Лосева, Б.М.Кедрова, М.Ф.Овсянникова и некоторых других философов.

Основные этапы этого процесса хорошо известны, во всяком случае в философской среде. Кстати сказать, не только советской или российской, но и зарубежной: они неоднократно описывались и анализировались в западной философской литературе. Коротко расскажем о них читателям.

В 1954-1955 годах на факультете прошли бурные защиты кандидатских диссертаций Э.Ильенковым на тему "Диалектика абстрактного и конкретного в "Капитале" К.Маркса" и А.Зиновьевым на тему "Метод восхождения от абстрактного к конкретному в "Капитале" К.Маркса". Эти защиты были действительно знаменательными: их авторы стремились придать по крайней мере определенным разделам философии марксизма теоретический, научный характер не на словах (такие слова произносились всегда), а на деле. По сути это означало глубинный подрыв официальной догматизированной до предела марксистско-ленинской философии, и нет ничего удивительного в том, что тогдашние философские официозы сделали все возможное для того, чтобы "завалить" эти диссертации, нивелировать их влияние и т.п. Страсти на факультете в то время накалились до предела: происходили многочасовые обсуждения, были попытки сильного идеологического давления, осуждения партийным начальством, соответствующие санкции и т.д. Важным шагом в этом процессе оказалось и обсуждение так называемых тезисов гносеологизма, подготовленных Э.В.Ильенковым и В.И.Коровниковым, острие которых было направлено против абсолютного онтологизма марксисткой философии, в значительной степени ответственного за её догматизированный характер.

Читателя не должно смущать то, что проблематика этих диссертаций и тезисов гносеологизма была "привязана" к принципам философии марксизма и, в частности, к "Капиталу" К.Маркса. Иное тогда было невозможно. Существенно, однако, то, что, оставаясь в рамках марксизма, авторы этих работ решительно и неуклонно подрывали основы его догматизированного толкования. И нет ничего удивительного в том, что эти работы породили многочисленных последователей (М.Мамардашвили был среди них одним из наиболее ярких), вызвали аналогичные движения в других областях философии (например, подлинное восстание ряда молодых преподавателей и аспирантов против чудовищной фальсификации истории русской философии, которую партийное руководство внедряло тогда всюду буквально огнем и мечом) и - это ни в коей мере не является преувеличением - оказали чрезвычайно большое влияние на дальнейшее развитие советской философии.

И уж если рассуждать о том, сложилось или не сложилось в философии поколение шестидесятников, то, несомненно, надо начинать с анализа - именно с кропотливого анализа - этих событий на философском факультете середины 50-х годов и только потом делать те или иные выводы (кстати сказать, такой анализ сегодня ведется - см. например, журнал "Свободная мысль", 1993, №2, стр. 42-54, но сделать здесь предстоит еще очень много). При этом в этой проблеме, конечно же, ничего нельзя понять, если, как это делает Галковский, усматривать максимум "оттепели" в советской философии в факте - кощунственном, если задуматься над его реальным смыслом - издания в 1956-м и последующих годах только для ЦК КПСС и высшего партийного аппарата ряда сочинений современных западных философов и некоторых русских философов-эмигрантов. Эти издания были снабжены грифом "Для служебного пользования", их "счастливые обладатели" должны были держать эти сочинения наряду с секретными документами в сейфах и т.п. Никакого серьезного влияния на сознание советских философов они оказать не могли - они просто до них не дошли (7).

Согласитесь, уважаемый читатель, с нашим крайним недоумением по поводу рассматриваемых рассуждений Галковского, когда его вынуждают, по-видимому, лабиринты бесконечного тупика, оценить преступление в угоду высшему партийному начальству в качестве максимума "оттепели" в области философии. И, кстати, при этом забыть, что именно в эти годы - начиная с конца 50-х годов - Издательство иностранной литературы начало выпускать переводы ведущих западных философов XX века Б.Рассела, Л.Витгенштейна, Р.Карнапа и многих других. Эти книги тоже были снабжены грифом (такова была эпоха), правда, более спокойным - "Для научных библиотек", поэтому их можно было купить в магазинах, они были в библиотеках, то есть они были доступны, и, конечно, свою роль в философском возрождении в стране они сыграли.

Завершая этот раздел нашего письма Вам, господин главный редактор, и желая дать читателю более рельефную картину деятельности в советской философии шестидесятников, то есть процесса восстановления российских философских традиций в 50-е - 60-е годы, мы процитируем одно из последних интервью М.Мамардашвили, опубликованное после смерти - впервые, между прочим, в "НГ" (29 февраля 1992 г.). М.К.Мамардашвили на вопросы испанской журналистки "Почему появился ваш журнал (имелся в виду журнал "Вопросы философии")? В силу какой потребности? На что Вы рассчитывали?"- ответил так: "Потребность была - философия находилась в определенной ситуации. В ней уже в 50-е годы параллельно тому, что происходило в политике, тоже появились цивилизованные люди. С моей точки зрения, их лучше называть не либералами. Это просто цивилизованный элемент, абсолютно необходимый в любом нормальном обществе. Это были неплохие профессионалы своего дела: логики, эпистемологи, занимавшиеся теорией познания, историки философии. То есть специалисты тех дисциплин, в которых можно было работать даже в те времена, выбирая темы, не связанные с политикой. Разумеется, весьма спекулятивные и абстрактные, но такие темы всегда существуют в философии. И мы ими занимались.

Поколение, о котором я говорю, сформировалось фактически уже к середине 50-х годов. К этому времени уже был среди нас, скажем, такой признанный философ, как Эдвальд Ильенков, и другие. Десятки имен можно назвать. С провалом в следующем поколении, в котором этого уже нет. А сейчас вновь появляются способные философы. Они есть, очевидно, на подходе, насколько я могу судить... Но возникло это поколение, я думаю, не без наших усилий. И благодаря хотя скупому, но просачиванию информации о западной философии. Частично информация приходила как бы сама собой, потому что полностью закрыть все нельзя - жизнь не убьёшь. И "железный занавес" имеет дыры. А он приоткрылся... Но все это, повторяю, началось с поколения, осмелившегося в свое время обратиться к сюжетам, о которых можно было говорить и писать, не кривя совестью" (М.Мамардашвили. Как я понимаю философию. М., "Прогресс", 1992, с.364-365).

Ответ исключительно искренний, честный, ответ человека, вложившего в философию всю свою жизнь и хорошо знающего, о чём он говорит, не понаслышке, не как журналист, стремящийся к сенсации, а как глубоко заинтересованный в истине философ (8).

Галковский пишет: "Появился не написавший ни одной строчки великий философ Мамардашвили (чем он занимался реально, никто до сих пор не знает: "Восток дело тонкое") ...".

Читатель, конечно, может не знать книг и многочисленных статей М.Мамардашвили. Но Галковский - он ведь вроде бы философ по образованию и поэтому просто не может не знать книг М.Мамардашвили "Формы и содержание мышления" (М., 1968), "Классический и неклассический идеалы рациональности" (Тбилиси, 1984), "Символ и сознание" (в соавторстве с Пятигорским; Иерусалим, 1982), сборника статей "Как я понимаю философию" (М., 1992) и т.д. Так что "не написавший ни одной строчки" - это беспардонное вранье, да еще вкрапленное в типичные для совкового сознания недомолвки и намеки: "чем он занимался реально, никто до сих пор не знает...". "Никто" - это опять ложь. Может быть, Галковский и не знает (точнее, не хочет знать), а мы и многие наши коллеги знаем хорошо: для М.Мамардашвили философствование было единственно возможной формой жизни, он действительно был одним из наиболее глубоких и талантливых философов второй половины XX века и, мы уверены, по праву займет достойное место в истории философии. (Читателю, интересующемуся творчеством М.Мамардашвили, мы можем порекомендовать статью, опубликованную одним из авторов (9) этого письма в журнале "Коммунист" (1991, №8) под названием "М.Мамардашвили: философия сознания").

В связи с "оценкой" Галковским М.Мамардашвили у нас, господин главный редактор, возникает один недоуменный вопрос: как это возможно, что "НГ" одной рукой широко печатает М.Мамардашвили (см., например, номера от 23 ноября 1991 г., 29 февраля 1992 г.), а другой - устами своего сотрудника (об этом мы узнали из "НГ" от 23 апреля 1993 г., стр.8) утверждает подобное вранье? Можно ли это объяснить плюрализмом позиций? Убеждены, что нет, так как плюрализм не может допускать заведомо неверных и лживых утверждений.

Говоря о поколении философов 60-х годов, Галковский, кроме М.Мамардашвили называет еще "горького пьяницу Эвальда Ильенкова, пытавшегося на практике осуществить голубую мечту советской власти - создать слепоглухонемую интеллигенцию".

Предоставим читателям самим оценить нравственную позицию Галковского, бросающего покойному человеку: "да ты, батенька, был глубоко болен". Мы же, хорошо знавшие Эвальда Васильевича, скажем - он до конца своих дней сохранил ясность ума и недюжинную работоспособность.

А чего стоит перл Галковского о слепоглухонемой интеллигенции - "голубой мечте советской власти"? Хорошо известно, что Э.В.Ильенков поддерживал исследования А.Мещерякова по формированию подлинной человеческой природы у людей, рожденных слепоглухонемыми. Благородная и глубоко человеческая задача. Что-то удалось сделать - и Ильенков был счастлив, что-то не удалось: задача не из легких. Однако представить, что при этом Ильенков осуществлял голубую мечту советской власти, можно лишь став совершенно слепым и абсолютно глухим.

Следует особо подчеркнуть, что эти исследования - только одна из страниц философского творчества Э.В.Ильенкова, посвященного прежде всего разработке проблем гносеологии. Можно, конечно, по- разному относиться к ильенковскому методу возрождения духа научной философии, но нельзя не видеть того, что судьба российской философии, начиная с 50-х годов, немыслима без философских размышлений Э.В.Ильенкова (10).

Александр Александрович Зиновьев, слава Богу, здравствует и при желании сам может ответить автору-"юмористу".

Мы же, со своей стороны, скажем следующее. Как бы не относиться к многочисленным литературным сочинениям А.Зиновьева и особенно к его современным социально-политическим воззрениям, бесспорна его, не побоимся так сказать, выдающаяся роль в возрождении философии, логики, методологии науки в СССР в 50-60-е годы. Скажем так, если Э.В.Ильенков не подвергал сомнению гегелевско- марксистскую парадигму (если позволительно воспользоваться современным термином) и искренне верил в её абсолютную истинность, то А.А.Зиновьев смог впервые в советской философии отделить логико- методологическую и гносеологическую проблематику от марксистско-ленинских догм (11), и именно по этому пути пошло реальное развитие философии в СССР, начиная с середины 50-х гг.

Просим читателя учесть сказанное при оценке даваемых Галковским "оценок" М.Мамардашвили, Э.Ильенкова и А.Зиновьева (12).

Сегодня очень модно не только критиковать марксизм, но и, часто ничего не понимая в нем, лить на него помои ушатами и бочками. Психологически это объяснимо, особенно для России, стран СНГ, бывших социалистических стран Восточной Европы. Социалистический порядок в этих странах, господствовавший многие десятилетия, оправданно связывается с марксизмом, а некритическое сознание склонно, не очень задумываясь над этим, отождествлять первое со вторым. В результате - разгул абсолютного негативизма, при котором с водой выплескивается не только лежащий в тазу ребенок, но и сам таз летит в преисподнюю.

Мы, однако, убеждены, что к марксизму как несомненно весьма значительному элементу общечеловеческой культуры следует подходить совершенно иначе. И образец такого подхода был дан в свое время А.Эйнштейном. По просьбе немецких социал-демократов А.Эйнштейн выступил в начале 20-х годов в качестве эксперта по поводу целесообразности публикации большой рукописи Ф.Энгельса о диалектике в природе. Его заключение было таково: рукопись во многом устарела, некоторые приводимые Энгельсом научные данные ошибочны, предлагаемые им концепции нередко сомнительны, но тем не менее эта рукопись - неотъемлемая часть немецкой и, следовательно, мировой культуры и поэтому безусловно должна быть опубликована. Что и произошло: в 1925 году работа Ф.Энгельса "Диалектика природы" была опубликована на немецком и русском языках (правда, не в Германии, а в СССР, но это уже другая история) (14).

Рассматривая марксизм как выдающееся общечеловеческое культурное явление, мы ни в коей мере не утверждаем нечто типа: в бывших социалистических странах был реализован не истинный марксизм, а его грубое искажение в рамках ленинизма, сталинизма и других подобных концепций; крах потерпели именно эти извращения; следует вернуться к реальному марксизму и на его основе строить светлое будущее человечества. Ничего подобного мы не говорим. Для нас марксизм, так же как и любые другие оставившие заметный след в истории человечества философские концепции, экономические теории и политические учения, есть, во-первых, новый значительный шаг в понимании человеком природы и социальной действительности, во-вторых, он, как и все аналогичные учения, историчен, то есть не только привязан к определенному времени и месту, но и по необходимости содержит в себе как истинные, так и ложные положения, и наконец, в-третьих, марксизм, рассматриваемый изолированно, в отрыве от всего богатства человеческой мысли, по определению не может служить ориентиром социального развития человечества, тем более единственным.

В таком своем качестве марксизм не может быть вычеркнут из истории философии, социологии, политической экономии и политических учений XIX века. С именем К.Маркса, отметим в частности, был связан поворот европейской мысли к анализу социальной действительности. К идеям Маркса в той или иной степени обращаются многие течения философской мысли ХХ века - структурализм, психоанализ, историческая антропология, франкфуртская школа и многие другие. С марксизмом в настоящее время - мы не имеем права этого забывать - связывает свое будущее значительное число развивающихся стран. И, наконец, можно ли совместить с утверждением Галковского о создании марксизма "тупым немецким публицистом середины прошлого века" тот факт, что ныне, после сокрушительного краха советского социализма, по данным Службы изучения общественного мнения "Vox populi", социализм (и, следовательно, так или иначе марксизм) пользуется активной поддержкой примерно у трети россиян ("НГ", 15 мая 1993 г.)? Можно предположить, что эти люди заблуждаются (мы считаем, что это действительно так), но нельзя отмахнуться от этого факта (15).

В связи со сказанным, мы надеемся, уважаемый читатель, совершенно понятно, что обильно рассыпанные в статье Галковского такие "оценки- марксизма, как “сознательный обман-, “подлость в самом чистом виде", "философ... говорящий, что он марксист, - урод и подлец ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ-, “ход мыслей маньяка", "продукт интеллектуальной деятельности гнилого мозга растлителя малолетних", "выбрали нечто зарубежненькое, причем из оного самую что ни на есть дрянь - марксизм" и т.д. и т.п., в лучшем случае могут быть свидетельствами патологических сторон сознания автора этих утверждений, но ни в коей мере не оценками марксизма.

А что стоит следующий пассаж Галковского: "марксист говорит, что есть материя, а духа нет, и доказывает это положение тем, что ему оно удобно и выгодно". Даже в 40-е и в начале 50-х годов самые рьяные сторонники так называемого принципа партийности в философии (конечно, к философии не имеющего никакого отношения) не могли додуматься до такой чепухи. Галковский же додумался - и когда - в начале 90-х годов (!?).

Мы завершим этот раздел нашего письма-статьи одной иллюстрацией. Карл Поппер, выдающийся философ и социолог ХХ века, решительный критик и блестящий знаток марксизма, доброе полстолетие тому назад в "Предисловии ко второму изданию" своей классической книги "Открытое общество и его враги" так сформулировал свое отношение к К.Марксу и марксизму: "Маркс... часто подвергался критике по личностным и моральным основаниям, поэтому мне казалось, что суровую рациональную критику его теорий следует сочетать с сочувственным пониманием их поразительной моральной и интеллектуальной привлекательности. Я полагал - не знаю, справедливо или нет - что моя критика Маркса достаточно сокрушительна и что поэтому я могу позволить себе говорить и о действительных достижениях Маркса, а при оценке его намерений руководствоваться благожелательным сомнением" (К.Поппер. Открытое общество и его враги. Том 1. М., 1992, стр. 24-25).

Мы убеждены, что К.Поппер все это полагал совершенно справедливо. И как было бы лучше, если бы современные критики и хулители марксизма кое-что читали и над кое-чем хотя бы иногда задумывались (16).

Так вот, наше знакомство с другими "сочинениями" Г. и высказанные нами ранее замечания по сюжетам, затронутым Г. в статье "Разбитый компас...", не оставляют у нас никаких сомнений в том, что Г. не был бы Г., если бы он ограничился в этой статье только теми проблемами, о которых мы уже высказались. Так оно и есть.

Значительную часть статьи Г. занимает его третья большая ложь - о советской философии, которую он предпочитает именовать "советской" философией. На самом деле мы здесь имеем дело не с одной большой ложью, а с целой гроздью лживых утверждений, часть из которых - это можно утверждать чуть ли не со 100% уверенностью - представляют собой сознательное введение читателя в заблуждение.

Для Г. советская философия, как мы помним, это - "безмозглая курица". Конечно, каждый волен создавать свой мир образов и жить в этом мире, особенно когда эта жизнь ограничивается диваном и размышлениями о бесконечном тупике. Но если автор претендует на общение с читателями, то его образы должны как-то соотноситься с реальностью, корректироваться в результате полемики с оппонентами, совершенствоваться и т.п. Ничего подобного у Г. нет. В его статье есть банальный, уже набивший всем оскомину рассказ об эволюции от Лысенко в философии к Дваждылысенко, а затем к Триждылысенко, который, "уничтожив всех учеников Дваждылысенко, "закрыл" саму проблему изучения живой природы". Этот трюизм (18) выдается Г. за "схему развития отечественной философской мысли после 1917 года", и уже делом элементарной журналистской техники является оснащение этой схемы бьющими по эмоциям читателя примерами.

Г. же, философу по образованию, следовало хотя бы знать, что с середины 50-х годов в СССР не было единой, унифицированной философской системы (19). Была официальная философия - анахронизм, конечно, в котором реальная философская проблематика была во многом подменена идеологией, но в 70-80-е годы это прекрасно сознавали даже провинциальные студенты, а верили в официальную советскую философию лишь партийные тузы, да высшие философские чиновники (причем, весьма сомнительно, чтобы искренне).

И была исследовательская философия, точнее - различные исследовательские философские программы - не только в Москве, Ленинграде или в Киеве, но и в Тбилиси, Новосибирске, Томске, Таллинне, Вильнюсе, Одессе, Минске, Ростове и многих других городах (20). Философское знание в эти годы было весьма многоплановым, а исследовательские программы в философии - весьма различными. Именно они последовательно и неуклонно разъедали и опровергали все основы официальной советской философии. Не учитывать всего этого, как это делает Г., значит конструировать такую картину развития советской философии, которая совершенно не адекватна реальности.

При анализе состояния советской философии в 70-80-е годы, как, впрочем, и при исследовании любого другого предмета, необходимо соблюдать элементарные принципы научного исследования. Удивительно, что об этом надо напоминать Г., но это - факт. Нельзя, как это делает он, взять "всего один пример, пример частный, пример локальный, пример средней степени сволочизма советских философов", и на базе этого примера построить картину состояния советской философии. Школьник должен знать, что индукция не дает достоверного вывода, а тем более нельзя построить объяснение достаточно сложного общественного явления на основе одного примера (21).

Анализ этого примера, которому Г. уделил значительную часть своей статьи, шедевр своего рода. "В 1983 г., - пишет Г., - преподаватели философского факультета МГУ организовали травлю только вышедшего "Философского энциклопедического словаря". Издание словаря было отчаянной попыткой придать "советской философской науке- какое-то подобие респектабельности и академизма". Из этой затравки следует, что Г. - как это ни странно - ничего не знает о пятитомной "Философской энциклопедии", вышедшей в 60-е годы (22). Профессиональный уровень этой энциклопедии, особенно двух её последних томов, был достаточно высок, и содержание многих её статей, скажем мягко, не очень укладывалось в марксистско-ленинские философские мерки. И вот тогда-то гремели подлинные страсти, были попытки погрома, отлучения от марксизма и т.п. "Философский энциклопедический словарь" издавался на основе "Философской энциклопедии", и его издание - это следующий, важный, но не более чем шаг в пропаганде, пусть скромных, достижений советской философии.

"Философский энциклопедический словарь", - следует далее новое откровение Г., - издали в значительной степени не философы, а филологи, то есть не прикрывающиеся философией жулики, а может быть и плохие, но все-таки ученые". Это - по Г. На деле же подавляющее большинство статей в "Философском энциклопедическом словаре" написано философами и социологами. Действительно, в издании этого словаря приняло участие несколько филологов (правильнее было бы сказать - лингвистов) - специалистов по семиотике, структурной лингвистике, несколько человек, получивших филологическое или лингвистическое образование и специализирующихся по истории античной и средневековой философии, - всего человек 8-10 из более чем 400 авторов "Философского энциклопедического словаря". Часть из них уже давно работает в философских учреждениях.

И вот ведь незадача: следуя логике Г., всех этих авторов "Философского энциклопедического словаря" - "филологов", по терминологии Г., - необходимо, по-видимому, перевести из категории ученых (может быть, и плохих) в категорию "прикрывающихся философией жуликов"(?!) (23).

Сказанного вполне достаточно для того, чтобы оценить, так сказать, степень научности рассуждений Г. по поводу советской философии. Для полноты картины скажем, однако, еще следующее. Прежде всего следует напомнить читателю, что столь любимый Г. сюжет обсуждения на философском факультете МГУ "Философского энциклопедического словаря" - это событие десятилетней давности. В СССР, а теперь в России за это время утекло много воды. Г. без труда находит в этом обсуждении достаточно примеров глупости, подлости и смачно преподносит все это читателю. Но разве из этого что-то существенное следует о реальном положении философии в стране? Можно ли считать тех, кто выступал на этом обсуждении, единственными представителями советской философии в 80-е годы? Глупцов, приспособленцев, карьеристов и прочей аналогичной братии всегда было более чем достаточно и в философии, и в филологии, и в физике и математике, не говоря уже о журналистике. Если вы хотите понять реальную ситуацию в советской философии, об этих "героях" забывать, конечно, нельзя, но построить на основе описания их действий объективную картину советской философии невозможно.

Мы вынуждены также особо подчеркнуть, что рассказ Г. об обсуждении в МГУ "Философского энциклопедического словаря", мягко говоря, далеко расходится с истиной.

Во-первых, было не одно, а два обсуждения - и во втором акценты были намного смещены, так скажем, в значительно более спокойное и разумное русло. Во-вторых, "отчаянной попыткой" было, конечно, не издание "Философского энциклопедического словаря", а именно эти обсуждения, особенно первое - действительно отчаянной попыткой далеко не лучшей части преподавателей философского факультета судорожно цепляться за старое, отжившее в философии, решая попутно свои личные, карьеристские задачи. Мёртвые пытались схватить живых (24). В-третьих, аргумент Г. о том, что словарь "в значительной степени издали филологи", - это не его изобретение (к тому же, как мы показали, совершенно ложное), а "открытие" противников "Философского энциклопедического словаря" - активных участников первого обсуждения. И поэтому у нас нет никаких неясностей о нравственной позиции Г. - обрушивая гром и молнии на "жуликов от философии", он сам - естественно, не рекламируя это, - солидаризируется с ними и кое-что из их аргументов потихоньку заимствует (25).

И, наконец, мы считаем, что "Философский энциклопедический словарь" - это свидетельство определенного цивилизованного уровня современной российской философии. И уж если рассуждать о сегодняшней философии в России в связи с предстоящим в августе этого года ХIХ Международным философским конгрессом в Москве - на что вроде бы, судя по подзаголовку статьи, подряжался Г., не сказав, правда, об этом буквально ни слова, - то надо было бы спокойно и рассудительно оценить и этот "Энциклопедический словарь" и всю во многих случаях вполне достойную современную российскую философию. Ждать этого от Г., как надеемся, согласится с нами читатель, - в высшей степени наивно.

Допустимость таких оценок пусть читатель и господин главный редактор "НГ" определят сами. Вот некоторые примеры: "коммунистическое насекомое", "крысиные мордочки", "пахан", "кретин, издавший детский лепет", "любопытный и глупый щенок "задрал ногу" - пометил территорию", "жулики", "мракобесы" и т.д. и т.п. Не знаем, честно не знаем, но представляется, что грань между дозволенным в журналистике и деяниями, влекущими судебную ответственность, здесь исчезла.

Мы не собираемся обсуждать все, так сказать, персональные характеристики, даваемые в статье Г., но не можем не сказать о нашем глубочайшем возмущении по поводу оценки Г. книги В.В.Соколова "Средневековая философия" (М., 1979). Можно критиковать эту книгу, можно не соглашаться с её автором по тем или иным проблемам, показывать неадекватность его интерпретаций, можно не соглашаться с общим подходом автора к средневековой философии и противопоставлять ему другой подход, иначе говоря, можно все, что укладывается в рамки научной дискуссии и критики, но абсолютно не допустимо то, что говорит о книге В.В.Соколова Г. Мы даже не решаемся это воспроизвести. И это наш упрек не только Г., но прежде всего Вам, господин главный редактор. Как это оказалось возможным в вашей газете?

Обширный пассаж во второй части статьи Г. посвящен С.С.Аверинцеву - филологу по образованию и в значительной степени философу, несомненно яркому философу, по профессии. В основе всего этого пассажа лежит ранее приведенный "аргумент" Г., согласно которому филологи, начавшие заниматься философией, превращаются в "прикрывающихся философией жуликов". Начиная этот пассаж, Г. черным по белому пишет следующее: "Выше я говорил, что Аверинцев связал свое имя с философским факультетом МГУ. Как это могло произойти с человеком безусловно честным? Почему настоящий ученый пошёл на сотрудничество с мракобесами?".

И тут же на бедную голову Сергея Сергеевича Аверинцева выливается какой там ушат, целое ведро помоев и грязи. Аргументы? Никаких. В лучшем случае некоторые фантастические реконструкции в духе Г.: "За всю свою жизнь Аверинцев, при страстном темпераменте, никогда ни с кем не полемизировал", "он привык всегда и во всем быть правым заранее и абсолютно-, "... это равносильно медленному самоубийству", "но когда больше нет ничего, и не год, и не пять, а всю жизнь, то поневоле человек начинает все более и более склоняться к идее собственной непогрешимости", "...приводит к умственной слабости". Дальше - больше и грязнее, если это вообще возможно: "где-то", "когда-то" “слушал какое-то выступление Аверинцева, Аверинцев говорил напыщенный вздор ..." (так и кажется, что случайно пропущено "как всегда"), затем чудовищный по озлобленности вымышленный разговор С.С.Аверинцева с деканом философского факультета МГУ... И финал: "Аверинцев, как известно, согласился (имеется в виду - читать лекции на философском факультете МГУ). В результате его имя стали использовать для прикрытия своей деятельности уголовные элементы".

Ну, и конечно, Г. верен себе и в какой уже раз вопрошает: "Что написал Аверинцев?". С М.Мамардашвили, как помним, все просто: "ни строчки", и баста. Не возразит уже, не схватит за руку. С Аверинцевым следует быть поосторожнее: "Несколько умных интеллигентных статей. Зато... выдал на гора огромное количество интервью и публичных выступлений. Выступлений глупых, выступлений мидовского чиновника, жеманно изрекающего мировые максимы в стиле "Сталин - тиран" или "Волга впадает в Каспийское море".

Вот так-то. И это про ученого, заслуженно пользующегося мировой известностью, автора такого количества талантливых научных книг и статей, один перечень названий которых занял бы большую часть объема статьи Г. и тем самым существенно уменьшил бы его возможности публиковать свои непристойности. Стыдно за Г. Особенно стыдно за "Независимую газету", которая вместо единственно возможного для честной журналистики обсуждения позиций, идей, концепций, например выдвигаемых С.С.Аверинцевым, с которыми газета и её авторы, конечно, могут быть несогласны, царственным жестом предоставляет Г. возможность пространно поговорить о внешности оппонента, количестве его телефонных звонков в день и - о ужас! - его согласии баллотироваться в депутаты. Удивительно, но это факт.

Так оно и есть. “И поэтому, - завершает свои откровения Г., " я говорю : раздавите гадину". Не очень ясно, относится ли это столь гуманное требование ко всей советской философии (скорее всего - да), но к философскому факультету - вне всякого сомнения. "Конечно, надо закрыть издевательский "философский факультет МГУ" и тому подобные заведения в провинции, переведя наиболее способных студентов на созданное для этой цели философское отделение филологического факультета (вот она любимая мечта Г.).

И потом, лет через 10, можно было бы открыть и небольшой философский факультет. Один на всю страну-. Итак, один путь, один компас, один факультет и один бесконечный тупик.

Как все это старо. И костры из книг устраивались, и университеты закрывались. И вместе с тем как всё это кощунственно: возрождать сегодня печально знаменитый призыв Вольтера, имеющий хорошо известного адресата и столь мастерски использованный в течение многих десятилетий советской властью для того, чтобы потопить русскую церковь, русскую философию и многое другое в море крови. И с какими нравственными мерками надо подойти к Г., предлагающему применить аналогичную процедуру по отношению к Alma mater. Да-да, Alma mater, в том числе и Г., который несколько ранее патетически восклицал: "вспомнился родной факультет". Так что - родное и следует раздавить, как гадину? (26)

Оригинально, но слов для оценки такого призыва найти невозможно.

Мы не будем обсуждать новый опус Г. Юриспруденция - не наша область, и юристы - посчитают это они для себя допустимым и необходимым - смогут, мы уверены, сказать нечто весьма серьёзное по адресу юридических рассуждений Г. Кстати, относительно "исключительно неверных, бестактных и оскорбительных оценок Латвии и её народа", содержащихся в этом эссе, уже резко высказался Петр Карпов ("НГ" от 25 июня), который - вот же парадокс: именно он, а не Г. и не редакция "НГ" - принес свои совершенно необходимые в этой ситуации извинения послу Латвии в России (28).

В окологалковской полемике в "НГ" от 26 июня содержится, однако, материал, имеющий самое непосредственное отношение к обсуждаемым нами проблемам. Дмитрий Бавильский из Челябинска, полемизируя с упомянутой ранее критической статьей А.Вяльцева ("НГ" от 13 мая), поясняет, что "интеллектуальная мастурбация" Г. - это прекрасное (он очень симпатизирует Г.) выражение постмодернизма, одной из сверхзадач которого является реализация удачной литературной игры. Для Г., уточняет Д.Бавильский, "факты истории и литературы, как и события его жизни, имеют одинаковое значение, одну степень реальности". И поэтому Г. - "эстет, гипертрофированный эстет, идеологический эстет. У него эстетика вперед этики...". И поэтому же "один Г., ставший вровень со своей русской культурой, заслонивший собой все горизонты и вершины, - состояние вполне законное для творческой личности, внове, от себя начинающей отсчет истории".

Мы готовы согласиться с Д.Бавильским о постмодернистском характере литературных сочинений Г., но из этого с неизбежностью следует абсолютная невозможность анализировать на базе такого образно- концептуального аппарата любые жизненные реалии - ни философию, ни литературу, ни историю, ни даже юриспруденцию. Постмодернизм - это литературный жанр, это - изящная, возможно, литературная игра, и, ради Бога, пусть Г. живет в этом мире, и он там, несомненно, найдет своих сторонников. Но постмодернизм - не средство аналитического или критического исследования того, что реально происходило или имеет свое существование сейчас. Если образы, индивидуальные жизненные ситуации и факты - любые факты - имеют одну степень реальности, то мы покидаем сферу научного исследования и оказываемся в ничем не ограниченном пространстве самовыражения, где все дозволено. В чем мы, кстати сказать, и убедились на примере "Разбитого компаса...".

Постмодернизм - и в этом Д.Бавильский глубоко ошибается - не приходит на смену, например, творческой манере А.И.Солженицына, у которого "всё делается на полном серьёзе". И поезд этой творческой манеры, конечно же, вопреки Д.Бавильскому, не ушёл, как не уйдёт он никогда, пока жив обеспокоенный своей судьбой, своей жизнью и смертью человек. Просто аналитическое постижение реальности, в том числе и духовной реальности, и сфера самовыражения - эти две разные, автономные области, и глубоко ошибочно пытаться в духе Г. с помощью средств второй нарисовать картину первой.