"СОБЫТИЕ"

Попытки издания за рубежом имели своё пародийное завершение году в 93-м. Мне позвонил руководитель литературной программы "Поверх барьеров" радио "Свобода" Семён Мирский и стал умолять дать ему для публикации "Бесконечный тупик". Это было настолько нелепо, что я растерялся и не смог толком объяснить старику абсурдность его поведения. На мои скромные отнекивания: книгу отвергли десятки издательств; книга скучная, большая, сложная, поверхностная, антисемитская (и это не помогло!), Мирский упрямо, как носорог, пёр на рожон. Когда в конце разговора я с ужасом понял, что чудак ко мне ПРИДЁТ, то сделал последнюю попытку избежать "карнавализма" и назначил встречу у себя дома. Но Мирский пришёл - на окраину Москвы, через пустырь, вдоль линии высоковольтной передачи, потихоньку-потихоньку, давясь ледяным ветром, в кромешной темноте нашаривая дорогу среди серых коробок. Пришёл, снял пальто и начал стесняться:

"Дмитрий Евгеньевич, вы извините, я, представляя интересы крупнейшего французского издательства, осмелился рекомендовать Вас как автора наиболее интересного произведения современной русской литературы. К сожалению, мы можем заплатить только 40 000 долларов."

Сказано было так, только цифра, может быть, была другая. Может быть, 20 000, может быть, 60 000. Я только помню, что сумма была астрономическая, намного превышавшая мой совокупный пожизненный заработок.

Ну что же, делать нечего. Дал Мирскому рукопись, уговорив, правда, хотя бы посмотреть текст при мне. Мирский открыл наугад. Профессионалы всегда открывают текст на нужной странице, и там было написано примерно следующее:

"Вот Вы, Семён Мирский, открыли "Бесконечный тупик" и решаете его судьбу. То есть фактически определяете, что и как должно быть опубликовано русскими. Но ведь всю жизнь вы прожили за границей, вы нерусский по национальности и знаете нашу культуру весьма поверхностно и фрагментарно. Почему же ВЫ, а не Я, решаете что, как и где должно быть опубликовано."

Он побледнел, открыл другую страницу. Там уже было написано что-то совсем жуткое (см. выборы имени главного героя в "Шинели"). Мирский позеленел, стал от смущения кашлять. Уходил он в полубессознательном состоянии, бормоча мне примерно то же, что я ему говорил до этого по телефону: слишком специально, неинтересно, устарело. Отпускать его в таком виде было просто страшно, так что пришлось провожать до метро. Он сказал, что очень рад нашему знакомству, я очаровательный собеседник, он обязательно навестит меня в следующий приезд в Москву. С тем и исчез в неизвестном направлении. (Жив ли?)

Параллельно с попытками пробиться на Запад я "нарабатывал связи" внутри страны. Упорно, год за годом. Это уже были не кавалерийские наскоки за рубеж, а монотонная повседневная работа. Слово работа я здесь употребляю без кавычек. Это действительно была РАБОТА, потребовавшая от меня гораздо больших усилий, чем написание книги.

Насколько это было трудно, можно судить по случаю с Валентиной Листовской. Валя Листовская, моя двоюродная сестра, всю жизнь проработала в ИНИОНе. ИНИОН в годы застоя был местом особым - главным закрытым распределителем научной информации для партноменклатуры. Она хорошо знала небольшой круг либеральной интеллигенции, которая могла способствовать выходу книги. Листовская относилась ко мне хорошо и действительно хотела помочь. Не так уж, ибо "нет пророка в своём отечестве", но хотела. Ренате Гальцевой, с которой она вместе работала и которая тогда была ахмадулиной советской философии, "Бесконечный тупик" Листовская несла два года. То есть первый год она вообще не несла, потому что "не по чину". Потом через год-полтора, когда обо мне заговорили, нести "Бесконечный тупик" великой Гальцевой было уже прилично, но не было с её стороны "доброй воли". За чаем в ИНИОНе Листовская, хихикая, говорила о своём гениальном кузене, а Гальцева, тоже хихикая, говорила, что прочтёт обязательно, но через месяц: "страшно занята", "симпозиум в Румынии", "размен квартиры" и т.п. важные важности. В конце концов через два года "Бесконечный тупик" по совершенно другому каналу попал в руки ближайшей подруги Гальцевой - Роднянской, которая и опубликовала его фрагменты в "Новом мире". (Разумеется, не сразу - через годик.) Таким образом, Листовская не смогла сделать ничего. Это человек, относящейся ко мне очень хорошо, человек неглупый и со связями. Человек, которого я униженно, "с подходами" просил об этом ДЕСЯТКИ РАЗ. А что же в других случаях? Да в лицо харкали.

Путём неимоверных усилий, десятков и сотен встреч с неинтересными обывателями, пустопорожних разговоров и терпеливого вынесения от советского хамья джентльменского набора подлостей (сплетни, клевета, обман, доносы, кража денег), я через три года после написания "Бесконечный тупика" "дорос" до литературного чиновника, обладающего реальной властью - Кожинова. До Кожинова, этой горней вершины, я долетел при помощи четырёхступенчатой комбинации. Схема была такая: Валерий Евдокимов - Дионисий Гарсиа - Виктор Сукач - Пётр Чусовитин, который и передал рукопись Кожинову.

Надо сказать, что все четверо были неординарными личностями, выделяющимися на общем фоне сильно, особенно если учесть что этот фон состоял из многих и многих десятков людей. Думаю, главное отличие состояло в том, что это были конкретные люди, представлявшие СЕБЯ, а "фоном" были чиновники, представлявшие всякого рода бюрократические организации: редакции журналов, издательства, фонды, союзы писателей, - то есть ИЗ СЕБЯ они не представляли ничего.

Со скульптором Валерием Евдокимовым я познакомился пятнадцать лет назад. Собственно, это был первый человек, который стал слушать, что я говорю. Просто слушать. С его стороны, человека 45-летнего и достигшего в советском истеблишменте определённого положения, это было БЛАГОРОДСТВОМ. Приходит 23-летний сопляк в мастерскую и начинает говорить о Боге, о мироздании, о том, что с Флоренским он не согласен, а с Достоевским согласен. Да кто ты такой? Кто тебя назначил? Евдокимов фактически был моим первым читателем и первым человеком, поверившим в меня. Он не мог мне помочь опубликоваться, но сделал гораздо большее. Думаю, что без его вдумчивого и благородного внимания, я бы и не смог написать "Бесконечный тупик". Советские забили бы совсем. Помню, была у меня защита диплома в университете - на меня стали кричать: "мразь", "подонок", "психопат", "дебил". А я хотел как-нибудь незаметно в аспирантуру прошмыгнуть. У меня "эпатировать" советских и в мыслях не было. Тут ещё "повезло", что оппонентом назначили какого-то полоумного аспиранта-украинца. Ну что, выхожу из аудитории и ясно: в аспирантуру не примут, на работу не возьмут. А на дворе 1986 год. А тут, в этот день как раз, открытие выставки Евдокимова в ЦДРИ. Я вхожу в зал - в центре бронзовый бюст Галковского, рядом с ним висит портрет Николая II. То есть не Николая, тогда этого было нельзя, а актёра Ромашова в мундире и гриме. Но всё равно. Я подумал: вот жизнь - в один день одновременно и в лужу пихнули и памятник поставили. Ну, положим, памятник не совсем всамделишный. Евдокимов делал его, зная, кто я, и читая мои произведения, но народ-то ходит мимо и спрашивает "кто это". Но ведь и лужа тогда тоже искусственная. Значит, держись, не сдавайся.

Евдокимов познакомил меня со своим другом Дионисием Гарсиа. По специальности Дионисий был камнерезом, работал иконописцем, а увлекался философией. У общительного Дионисия была масса знакомых, и узнав, что я увлекаюсь Розановым, он, в свою очередь, познакомил меня с Виктором Сукачем. Сукач пришёл на встречу пьяный, тупо посмотрел на рукопись и сказал: "Я тебе дорожку протопчу". Протаптывать дорожку Сукач начал с доброго совета:

"А ты, эта... пиши рецензии, строк в пять-десять и, эта... отсылай в журналы. Знаешь, как в конце "Нового мира" печатают: "Вышла книга молодого советского поэта Марка Фрейдкина. Это прекрасный подарок для нашего читателя. Пользуясь случаем, хотим поздравить товарища Фрейдкина с тридцатипятилетием.- И тебе, эта... платить будут. За каждый отзыв по пять-десять рублей"

Я стерпел, стал с человеком работать. С Сукачем, несмотря на большую разницу в возрасте, мы были в чём-то очень похожи. Прежде всего, влюблённостью в Розанова, но не только. Нас объединяло "книжничество", нелепая романтическая юность, даже Украина. Сукач был обрусевшим украинцем, а я тоже украинец на одну четверть, и поэтому мы с ним постоянно хихикали над деревенской украинской культурой. Постепенно Сукач стал менять отношение ко мне и "протаптывать дорожку" более основательно. В начале 1989 года он рекомендовал меня как "литературоведа" в "Комсомольскую правду". Там мне доверили написать небольшую заметку о Розанове. Заметку отредактировали, сделав более двадцати исправлений и снабдив шизофреническим заголовком: "О русском философе замолвите слово". Я как посмотрел, говорю - печатать не надо. А мне:

- Щас, по вашему сценарию жить будем.
- Свою фамилию я под этой опереттой ставить не хочу.
- Да ради Бога. Что писать?
- Что хотите.
- Вы тут, молодой человек, не ломайтесь, у нас государственная организация.
- Ну, подпишите "Совков".

Так и подписали. Не верите - посмотрите. "Комсомольская правда" от 8 февраля 1989 года. Идти получать гонорар за это безобразие я отказался (1).

Потом Сукач рекомендовал меня некоей Холодовой, работавшей в журнале "Театр". Это уже была "подстава". Холодова была сумасшедшей тёткой, самого Сукача она довела, и он решил передать бесполезную связь мне. Для журнала нужно было сделать небольшую подборку высказываний Розанова о театре и снабдить их вводной статьёй. Ну, сделал, принёс в редакцию. Холодова говорит:

"Дмитрий, вы новое имя. Я вас открыла. Будем публиковать. Только это не так просто - это сложный процесс. Сначала надо работать с редколлегией, утрясать вопросы, потом будем с вами дорабатывать текст. Позвоните через две недели."

Я позвонил. Потом ещё и ещё. Холодова "работала с редколлегией". Прошёл ГОД. Представьте себе: с одной стороны, ничтожный Галковский, с другой - хеопсова пирамида "Советского Союза". А между ними полезная Холодова. Которой ПО ЕЁ ПРОСЬБЕ каждую неделю звонит "новое имя" и слышит одно и то же:

"Дмитрий, решается вопрос. Очень сложно, я работаю по 12 часов в сутки, согласовываю. На будущей неделе будет редакционное совещание, посвящённое подготовке повестки дня для созываемого через полтора месяца заседания редколлегии. Я буду добиваться включения в повестку отдельным пунктом вопроса о всемерном ускорении ознакомления нашего читателя с художественно-литературным наследием "серебряного века". И потом, после включения, можно было бы поговорить предварительно с заместителем главного о Вашем материале, подать его как иллюстративный пример на редколлегии. Обязательно позвоните мне через неделю, я информирую Вас о промежуточных результатах."

Таких "разговоров" за год было много - книга. Наконец однажды я услышал:

"Дмитрий, нас можно поздравить. Вопрос с публикацией решён, принципиальное согласие есть. Я на редколлегии доклад делала пятиминутный, до сих пор колотун бьёт. Сейчас чаем с малиновым вареньем спасаюсь. Думала, умру. Мне второй заместитель два вопроса несогласованных задал. Слава Богу, каким-то чудом ответила удовлетворительно. Так что давайте теперь работать над текстом. Сейчас правда сил нет совершенно, вымоталась на работе до изнеможения. Вам-то авторам хорошо, а мы, редактора, как ломовые лошади. Позвоните через две недели."

Я позвонил. Холодова стала править по телефону мой текст. В первом предложении она сделала восемь поправок. Во втором - двенадцать. В третьем - снова восемь. Я понял, что она сумасшедшая (2), и положил трубку. Точнее, принял решение о том, чтобы положить трубку. В жизнь это решение мне пришлось претворять минут двадцать, с многочисленными "подходами" и "ложными ходами". Свой текст "Розанов и русский театр" я через несколько лет опубликовал в "Континенте". Для этого потребовался трёхминутный разговор с ответственным секретарём: статью опубликовали сразу и без всякой редактуры...

Да, много у меня об этой Холодовой получилось. Но её и было много. ОЧЕНЬ МНОГО. На что я потратил 1987 год - сидел, писал "Бесконечный тупик". На что я потратил 1989 год - сидел, разговаривал с Холодовой.

Наконец в 1990 году Сукач дал почитать мою рукопись скульптору Петру Чусовитину. С его стороны это было грубой ошибкой. Для Сукача было выгодно держать меня в чёрном теле. Я был "полезный": по дешёвке ксерографировал нужные книги; бесплатно организовывал пересъёмку розановских материалов в газетном фонде Ленинской библиотеки; ублажал многочасовыми беседами (что для понимающего человека тоже дело большое); наконец, в последний период, я уже становился "загадочным Галковским", и можно было хвастаться перед друзьями-книжниками уникальной возможностью наблюдать сей реликт в естественных условиях. Так что протаптывать мне дорожку было не с руки, особенно если учесть, что, в отличие от Евдокимова или Дионисия, для Сукача я был потенциальным КОНКУРЕНТОМ.

Исходя из всего этого, давать "Бесконечный тупик" темпераментному, подвижному как ртуть Чусовитину было безумием. Чусовитин сразу бы познакомился со мной, потом обязательно показал бы книгу Кожинову.

Этого Сукач особенно боялся, так как Кожинов в известном смысле был его начальством, и появление на горизонте Галковского могло поколебать сукачевское реноме "главного по Розанову". Собственно, про Чусовитина Сукач позорно проболтался, а я потом аккуратно его "дожимал" с подходцами и ловушками (3). Сукач сопротивлялся как мог, но через два месяца я его "дожал". Он плюнул и дал "Бесконечный тупик" Чусовитину. Далее всё развивалось быстро.

Я сейчас перечитал главу и вижу, что Сукач у меня каким-то гадом получается. Это, конечно, неверно. Сукач был единственным человеком, который со мной, ничтожеством, тогда возился. И кем он был тогда сам? Бедным неудачником, у которого только-только появился шанс превратиться из мелкого книжного "жучка" и окололитературного "тусовщика" в сотрудника ИМЛИ и впервые (к 50-ти-то годам!) получить возможность спокойно заниматься любимым делом. И он, нуждаясь в помощи сам, помогал мне. Ведь такими вещами не шутят. Например, ко времени нашего знакомства его как раз принимали на работу. Для него это было ВСЁ. И он, страшно боясь, что в ИМЛИ возьмут меня и т.д., всё равно помогал. На самом деле я ему очень благодарен. Это человек по советским меркам редкий. Вообще, Сукач хороший. Я знаю, что его многие не любят из-за тяжёлого характера. Но они просто не знают его ближе. Сукач несчастный человек, спасшийся Розановым от советского мира. Не говоря уже о том, что он настоящий учёный (то есть пишет о том, что ЗНАЕТ), что по советским меркам тоже редкость необыкновенная.

Постепенно выяснилось, что, охотно печатая мои тексты в периодике, все издательства категорически отказываются публиковать "Бесконечный тупик". Более того, мои публикации в газетах и журналах, как правило, сопровождаются всякого рода редакционными замечаниями, в которых от меня открещиваются и стараются всячески дезавуировать (Галковский - литературный провокатор, гаёр, представитель андеграунда, безответственный стилист и т.д.). Наконец, я обратил внимание на то, что девяносто девять процентов критических отзывов о моём творчестве резко негативны, причём две трети из них написаны в стиле "чёрной пропаганды" (клевета, нецензурная брань, угрозы).

Я увидел, что сотрудничество с советской периодикой это НЕ ПУТЬ К ПУБЛИКАЦИИ, а ФОРМА ПУБЛИКАЦИИ "Бесконечного тупика", форма пародийная, дискредитирующая и превращающая в посмешище автора. По простоте душевной я понял, ЧТО происходит, не сразу, а только на 5-6-й раз. Хотя можно было бы догадаться и после первой рецензии в "Литературной газете", где меня обвинили в гомосексуализме (4). Травля продолжалась с 1991 по 1995 год. В 1994 году я перестал публиковаться в советской прессе, и обо мне благополучно забыли (так, попинывают раз в полгода по инерции).

Характерен последний "прижизненный" отзыв в советской прессе, окончательно укрепивший меня в решении порвать с ней всякие отношения. В "Новым мире" опубликовали статью, где говорилось, что "Бесконечный тупик"... порнографическое произведение. Причём не походя, не в качестве реплики, брошенной в полемическом задоре, а совершенно серьёзно, как констатация факта, с примерами. Какими? А вот какими. Автор (некто Сердюченко) обратил внимание на разгул порнографии на отечественном книжном рынке. Привёл список: "Бесконечный тупик" (первым номером), "Красный климакс", "Похождения Луки Мудищева", "Между ягодиц" и т.д. После этой констатации Сердюченко стал приводить соответствующие цитаты, действительно чисто порнографического свойства (5). В цитатах фигурировали спецживотные, черенок от лопаты, пенсионерка-нимфоманка и тому подобные аксессуары, свойственные означенному жанру литературы. Но цитаты шли со второго номера. Ни одной цитаты из "Бесконечного тупика" приведено не было. Что естественно, так как никакого отношение к порнографии и даже "мягкой эротике" моя книга не имеет. Это философский роман, посвящённый истории русской культуры XIX-XX веков и судьбе русской личности. Более того, это, пожалуй, антиэротическое произведение, так как лирический герой "Бесконечного тупика" одинокий девственник, ведущий монашеский образ жизни.

"Доказав" порнографическую сущность моего произведения цитатами ИЗ ДРУГИХ КНИГ, Сердюченко вылил на меня потоки грязи: "Галковский психофизический маргинал, для которго процессы эрекции, дефекации, генитальные переживания адекватны переживанию музыки Моцарта"; "закомплексованный, истекающими похотливой слюной Галковский"; "у Галковского гипертрофированная блудливость"; "сам Барков из чисто мужской брезгливости открестился бы от Галковского".

Это что такое? А? Конечно, мне могут сказать, что статья напечатана как спорный материал, для "карнавализма" (хотя никакого опровержения не было). Но я ведь, как уже говорил выше, "не дурак". Я не с Луны свалился. Я в Москве родился, в Москве вырос. Я советских людей ЗНАЮ, вижу за версту в любом гриме.

Послать письмо в редакцию:

"Уважаемые сотрудники "Нового мира"!

Хотелось бы обратить внимание на поведение вашего главного редактора гр. С.П.Залыгина. С.П.Залыгин регулярно подъезжает на чёрной "волге" к зданию средней школы №118 и пристаёт к ученицам младших классов. С.П.Залыгин угощает школьниц шоколадными конфетами, приглашает поехать к нему на дачу в Переделкино, распускает руки.

Легко ли такое выдержать родителям? Дети выходят из школы, а у дверей их встречает покрытый пигментными пятнами маразматик со слюнявыми губами и трясущейся головой, и начинает гундеть отвратительным "плывущим" тенорком:

"Здаассьте, девочки. Вы знаете, я набиаю гууппу в хогеогафищеское училисче, можно поовентилиовать вопгос с вашим зачисъением. Поедемте ко мне на дачу, там в спокойной обстановке посмотгим внешние данные, заодно отдохнёте, бевочек посмотгите. У меня на участке бевочки живут - пушистенькие, пушистенькие. Пгямо как вы."

И начинает приставать. С.П.Залыгин неоднократно совершал развратные действия - сажал девочек к себе на колени, целовал, "случайно" прикасался к половым органам. Оно конечно, Залыгин старый человек и, видимо, не в состоянии контролировать своё поведение. Однако, зная, что в редакции есть несколько относительно молодых сотрудников, мы убедительно просим принять меры к распоясавшемуся гулёне и сластолюбцу."

Посмел бы кто-нибудь не то что опубликовать, а заикнуться о подобном "письме читателя". Зашёл сотрудник в кабинет к главному, стал мелко хихикать:

- Сергей Павлович, тут письмецо пришло препикантное. Есть мнение его, кхе-кхе, для карнавализма тиснуть в нашем журнальчике. Мол-де вот до какого кретинизма обыватель озлобленный доходить может. Почитайте, обхохочетесь.
- Хорошо, сынок, я тебя понял.

И усердному не по разуму сотруднику показали бы "карнавализм". Запомнил бы на всю жизнь. Через пятьдесят лет внукам бы в Чите рассказывал: как дали пинка; как выгнали с волчьим билетом; как карьера рухнула в 24 часа и навсегда; как побирался по улицам, собирая на билет в родную провинцию.

Но это уважаемых, больших людей оскорблять нельзя. А Галковского можно. Ничего, стерпит. Более того - НУЖНО.

До такой низости и подлости опустился "Новый мир", самый серьёзный и солидный советский журнал. А что же говорить о газетках? Интересующихся отсылаю к подборке "Травля" в "Разбитом Компасе" №1 и к дополняющим её "Челюстям-2" в следующем номере.

В чём причина подобной ненависти к молодому начинающему литератору? С точки зрения социальной можно сказать, что контролирующая книжный рынок советская интеллигенция увидела во мне опасного конкурента - "лидера молодого поколения" и сделала всё возможное для моего удушения. По крайней мере, я так думал раньше. Но события последних лет показали, что эта точка зрения слишком льстит поколению шестидесятников. На самом деле всё ещё проще. Этих людей просто НЕТ.

Между "совгражданами" и "свободными людьми Запада" существует кардинальное различие. У нас получила огромное распространение ФИКТИВНАЯ индивидуальность, так что миллионы и миллионы шарлатанов выдают себя за других людей. Причём разоблачить их часто чрезвычайно трудно, так как в точности истинное лицо советского человека можно установить только одним способом: ознакомившись с его личным делом, хранящимся в тайной полиции. Это колониальный тип личности. Сегодня Сидоров - советский пропагандист, завтра - записной демократ, послезавтра - религиозный обскурант. На самом деле Сидоров даже пропагандистом по-настоящему не был. Его НАЗНАЧИЛИ.

Захватили негры брошенный французами военный городок - и стали распределять роли. Один негр стал комендантом, второй - врачом, третий - начальником аэродрома, четвёртый - библиотекарем. Они действительно СТАЛИ всем этим (особенно если речь вести о русских условиях: русские - народ переимчивый). Но НЕМНОЖКО. В "немножко городе" стал жить "немножко комендант", "немножко библиотекарь". Некоторые вжились в роль довольно основательно - начальник тюрьмы, мусорщик. Нашёлся и талант - барабанщик, перебарабанивший своего французского предшественника.

В подобном обществе становятся бессмысленными какие-либо проявления человеческих эмоций, и человек, всерьёз обижающийся на советскую зверушку, уподобляется ребёнку, схватившему за рукав артиста, играющего злодея на детском утреннике. Не являясь личностями в полном смысле слова, советские интеллигенты несут не личную, а только коллективную ответственность за свои поступки (6), так что какое-либо наказание по отношению к ним тоже возможно только в безличной форме - как массовая акция или СТИЛИЗАЦИЯ.

Организованной травли по отношению ко мне почти не было. Была деловитая возня 50-60- летних обывателей, которые, не имея ни чести, ни совести, имели детскую душу оправдывающегося советского дикаря, который, едва научившись говорить, первым делом стал обставлять свои ещё животные действия филологическими ширмами. Взял у мальчика игрушку. Почему? - А ему неинтересно в неё играть. Он устал. И совесть чиста - в игрушку можно играть, игнорируя плач за дверью. В этом смысле Окуджава, заявивший, что я обожравшийся конфетами сопляк, был совершенно прав - моя позиция есть позиция обиженного ребёнка. Мне, русскому писателю и философу, уготовили такую роль.

В "Новом мире" никто меня сознательно не стремился унизить. Просто это советская фабрика, где работает 50 человек (вместо 5) и никто ни за что конкретно не отвечает. Да, это хамство по отношению ко мне как творческой личности (7). Но это хамство анонимное. "Сгорел дом", но не потому, что подожгли, а потому, что там нет людей. А раз людей нет, дом обязательно сгорит - это статистическая закономерность, известная любому пожарнику. Поэтому, по большому счёту, и не издали "Бесконечный тупик". Некому было издавать.

К 1994/95 году ситуация с изданием книги пошла по третьему-четвёртому кругу. Стало ясно, что в советской литературе я смогу существовать либо как "мальчик для битья", либо как "осознавший ошибки" холуй. Однако советские, думая, что смогут заткнуть мне рот и заставить ползать перед ними на коленях, ошиблись чрезвычайно сильно. Объявить бойкот мне нельзя. Я отношусь к категории людей, не которЫМ объявляют бойкот, а которЫЕ объявляют бойкот. Что я и сделал в 1994 году.

Пользуюсь случаем и привожу пункты бойкота, которые я тогда записал для себя в дневник.

1. Никогда и ни при каких условиях не публиковать свои произведения в советских издательствах, периодике и прочих средствах массовой информации.

(Считать советскими все издательства, периодические издания и иные средства массовой информации, официально зарегистрированные в РФ и в прочих государственных образованиях, возникших на территории бывшего СССР.)

2. Не давать интервью советским гражданам и гражданам иностранных государств, работающим на советские средства массовой информации.

3. Полемику с советскими вести только письменно или при протоколировании и видеосъёмке.

4. Не регистрировать свою печатную продукцию, не платить налогов, все свои произведения на территории РФ издавать как подпольную прессу.

5. Издательскую деятельность на территории иностранных государств вести исходя из обычных юридических норм.

6. Бойкот продолжать до конца жизни или до тех пор, пока не разрушится РФ, как правопреемник СССР, и не восстановится русское государство, уничтоженное в 1917 году.

7. Частные исключения из бойкота делать после письменных просьб советских интеллигентов, где они принесут извинения за свои конкретные действия, направленные на мою дискредитацию и травлю.

8. Применение предыдущего пункта возможно толь-ко в том случае, если я как лицо, утратившее гражданство вследствие уничтожения своего государства, получу гражданство другой страны и, таким образом, буду юридически защищён от советского хамства (то есть возможности взять свои слова назад, объявить задним числом покаянное письмо подложным и т.д.).

Шаг этот был вынужденным, правильным и КОНСТРУКТИВНЫМ. Через два года упорной работы я издал "Бесконечный тупик" и издаю уже третий номер "Разбитого компаса". Таким образом, я получил наконец возможность распространять свои взгляды без обязательных комментариев советских кривляк и шутов гороховых.

Вообще я все эти девять лет действовал максимально конструктивно и логично. А как мне ещё нужно было вести себя? Объясните. Сама жизнь толкала на каждый следующий шаг. Лично у меня планы были другие – творческие. Но пришлось "от простого к сложному" стать редактором, издателем, типографским рабочим.

В начале 1996 года я собрал по крохам 600 долларов (8) и издал первый номер журнала "Разбитый компас". Журнал я издал САМ. Сам написал тексты, сам их скомпоновал, сам сделал оригинал-макет, сам договорился с типографией. Даже сам фальцевал листы. И, разумеется, сам распространял готовую продукцию. Таким образом, я изучил технологию и понял, что смогу издать и свою книгу. Ничего в этом особо сложного нет. Надо только найти не 600 долларов, а 3 000. За год я нашёл даже 6 000, что позволило издать не 100 экземпляров, как я предполагал вначале, а 500.

Деньги дали люди, разумеется, имеющие отношение к советской литературе весьма отдалённое. Три тысячи долларов дал Александр Паникин, генеральный директор текстильного концерна "Панинтер". Ещё три тысячи добавил Андрей Хлус, генеральный директор агентства "Латона".

Характерно, что и Паникин и Хлус страшно стеснялись, давая мне деньги на издание. Простая акция милосердия – помочь несчастному затравленному человеку опубликовать свою книгу, которою он считает смыслом своей бессмысленной жизни, – это человеческое движение души посреди гнусного визга завистливого зверья выглядело в лучшем случае искусственно, в худшем – просто глупостью. Паникин трогательно оправдывался:

– Дмитрий Евгеньевич, я тут был в Вене и случайно в рулетку 10 000 долларов выиграл. Ну, шубу жене купил, ещё что-то. Всё равно много остаётся. И вот решил вам дать на издание книги.

Он говорил, протягивал конверт с деньгами, и было видно, что в эту минуту человек чувствует, что делает какую-то фантастическую глупость – ни с того ни с сего ДАЁТ ЖИВЫЕ ДЕНЬГИ. Хоть бы не узнал никто – засмеют.

Примерно так же вёл себя и Хлус. Он придумал себе, что эти деньги – форма рекламных расходов, окупятся сторицей, очень полезное вложение капитала. Хотя ясно было и ребёнку, что с точки зрения советского бизнеса деньги выбрасывались в урну.

Благодаря этим людям я, может быть, и увидел при жизни свою книгу. Подержал в руках. Десятки советских интеллигентов швыряли рукопись в грязь, толкали под руку, звонили в редакции с угрозами, клеветали, доносили, хамили кто во что горазд. А эти взяли и помогли. Хотя бы из жалости. Пусть книга бездарная, пусть книга скучная, да человека жалко. Одинокий неудачник. Семьи нет, дома нет, работы. Не пьёт, не курит. Сидит по ночам, пишет свои никому не нужные книги. Жалко. А советским было не жалко. Ни у кого рука не дрогнула: а может быть ему больно, может быть не надо начинающему литератору жизнь ломать, да ещё так сразу и навсегда. Ну издайте хоть мизерным тиражом, на серой бумаге. Нет – издадим 528-й поэтический сборник Евтушенко, 123-ю книгу Залыгина. А ты – подыхай.

Эх, жалко, жалко. Что ж вы мразью-то такой оказались, шестидесятники? А? Ведь это позор. Не отмоетесь – никогда. И вы себя именно в случае со мной окончательно дискредитировали. Глумясь над своим братом литератором, над БЕДНЯКОМ (9), над выходцем из низшего социального слоя, вы не надо мной надругались, а над собой – над идеалами своей молодости. Потому что в шестидесятничестве, кроме всех смешных, жалких и подлых черт, было и высокое – был порыв молодого поколения против мещанской пошлости, была бедная, но счастливая юность, был, наконец, талант... Вы всё предали, проституировали. После 70-летнего перерыва вы могли бы стать первым русским поколением, а остались последним советским.

Самое омерзительное в том, что вы уже одним фактом своего существования, ТИПОМ своего существования опошлили, испортили человеческие взаимоотношения в России на десятилетия вперёд. Вот с Сукачем, например, я бы мог просто пить чай и разговаривать о Розанове. А из-за вас я с ним "работал". Меня превратили в хитрого хорька, блюдущего всегда и везде свой интерес. А я не хорёк, а человек. Слышите, вы, пошляки... За эти девять лет я поглупел, озлобился, перестал читать книги. Сами пошляки, вы навязали мне своё отношение к миру, заставили быть вами. Мол-де подит-ка попляши теперь ты, гадёныш. А мы посмотрим. Я и плясал все эти годы, "доказывал себя".

Но сквозь эту пошлость я видел и другое – придуманного "идеального читателя", в которого ВЕРИЛ. Ибо без него "моя борьба" вообще не имела никакого смысла, окончательно превращаясь в мельтешение советского обывателя, выигрывшего "волгу" и потом всю оставшуюся жизнь безуспешно её "получающего" в бесконечных советских канцеляриях.

Безумно жалею о потерянном времени. Девять лет не вернёшь. Вот в этом номере я публикую пьесу. В конце дата: 6.04.91 – 18.07.97. Но я не шесть же лет её писал. Написал в 91-ом почти всю, а потом забросил – что я всё буду в стол писать, надо сначала книгу издать. Сколько ещё лежит незаконченных работ. А сколько ненаписанных. За эти годы я не написал несколько книг. И несколько книг уже не напишу НИКОГДА. Сознание этого – что может быть горше для автора. Если бы я осуществил свои замыслы, и вдруг оказалось, что все они бездарны, мне было бы намного ЛЕГЧЕ. Нарисовал художник картину. Картина не получилась. Обидно. Но кого в этом винить? Только себя. А когда картина не получается потому, что красок не дают, холст украли, хочется сесть на пол и зарыдать. И главное – ИЗ-ЗА КОГО. Ну ладно, фашизм, коммунизм. А тут кувшинное рыло из союза писателей, "казнокрад мелкий обыкновенный"...

Но есть и нечто обнадёживающее. Это – конкретные люди. В ХIХ веке русские, объединённые государством (не полуфиктивным "обществом", а именно государством), были лучше, а сами по себе – "дрянцо". Сейчас "отдельные русские" лучше. Если бы не помощь этих "отдельных людей", то я бы, конечно, погиб. Их было не так уж и мало. Я не рассказал об Александре Рудницком и Максиме Листовском, чьи деньги в начале 90-х помогли мне снять жильё и получить возможность для работы. Я не рассказал о Сергее Юрове, усилиями которого "Континент" оказался еди-нственным журналом, где параллельно моим публикациям не лился поток грязи. Юров также очень поддержал меня психологически во время издания первого номера журнала и "Бесконечного тупика". И другие люди мне помогали.

Благодаря им, живу и что-то ещё пытаюсь делать. Значит не только "вопреки" я существую. У меня есть друзья, есть единомышленники, есть, наконец, читатели. Наверное, об этом глупо говорить, но я всё же напишу без всякой иронии – я вас всех ЛЮБЛЮ.

Помню, я слушал в МГУ лекции по биологии. Читал их преподаватель с биофака, то есть не философ-шарлатан, а настоящий учёный. Он говорил очень искренне и по-человечески. Я много запомнил именно с его интонациями. О том, что такое жизнь, её мистика с точки зрения чисто научной, биохимической. Он говорил, например, об Энгельсе, а потом демонстративно на цыпочках подходил к двери аудитории, смотрел, нет ли кого за ней, и доверительно шептал в зал:

"Ребята, я занимаюсь биологией 20 лет. И говорю вам честно: как биолог, я не могу дать определение жизни. Я не знаю, что это такое. Почему простые химические элементы превращаются в сложнейшие молекулы, которые действуют вопреки естественным химическим законам. Почему на глазах у экспериментатора неживая материя превращается в материал для биологического спектакля, наполненного высшим смыслом целесообразности и самосохранения. Это НЕВЕРОЯТНО. И чем больше в это вглядываешься с точки зрения именно строго научной и эмпирической, тем невероятней."

Про него рассказывали, что доведённый до отчаяния советской жизнью он пытался повеситься. Я сидел в аудитории и думал: "Что ж ты чудак делаешь, перед кем раскрываешься. Ведь нет никого, кто бы тебя слушал". А потом подумал – а я, я-то слышу. Значит и в других аудиториях так же. Сидит где-то на предпоследней скамье скромный студентик, его и не видно, а он на самом деле всё видит и понимает. И сказанное не пропадёт – останется. Я и писал для такого читателя. И я увидел – и это моё писательское счастье, я на самом деле счастливый человек, – что такой читатель есть. И даже не один. И не надо ничего. Какие там "шестидесятники" и прочая мелочь. Это ведь только для МЕНЯ издание "Бесконечного тупика" есть издевательское "событие", не приносящее ничего, кроме горечи и разочарования. Для моих читателей это событие без кавычек. А это искупает всё.

Дмитрий Галковский

9.08.1997 г.

9) Такого, кстати, не было никогда, ни в нигилистическом угаре прошлого века, ни при большевиках – издеваться над беднотой, писать "губастая харя бомжа", "денег просит – накось выкуси" (это всё ЦИТАТЫ). Это уже такая степень саморазоблачения, что... Причём саморазоблачения литературных чиновников, пафос деятельности которых всегда строился на "учраспредстве", "раздаче хлебов", и в первую голову – неимущим "молодым специалистам".

К ОГЛАВЛЕНИЮ РАЗДЕЛА