"На охоту поехало шесть человек, а вернулось только четыре. Двое-то не вернулись. Окнов, Козлов, Стрючков и Мотыльков благополучно вернулись домой, а Широков и Каблуков погибли на охоте".
Поехало шесть, вернулось четыре. Проще не скажешь. А дальше ещё проще (хотя, казалось бы, некуда уже):
"Окнов целый день ходил потом расстроенный и даже не хотел ни с кем разговаривать".
В уста сахарные за это расцеловать! Это суть. Я как-то поймал себя на внутренней усмешке при слове "топор". "Зарубили топором" – в этом есть что-то смешное, инфантильное. И я вдруг отчётливо понял: а действительно, смешно! Ведь топор – это "столярный инструмент". Это не нож, не кинжал, не копьё или дубина, наконец не боевой или палаческий топор, сходный с русским топором весьма отдалённо, а просто – "орудие труда", по своей сути совершенно не предназначенное для убийства, нелепое в роли "орудия убийства". Так же нелепое, как отвёртка или молоток. Во-от – молоток. Женское, бытовое оружие, оружие истеричек и сумасшедших. Убежал из психиатрической больницы, а из кармана халата ручка молотка торчит. И взгляд безумный. Подходит к автобусной остановке и тюк молотком одного, тюк другого. (130) И тут, в случае с топором, – обухом кувылк в темечко. Другой побежал, и его – кувылк. Шли в лес по дрова вшестером, вернулись – вчетвером. Широков и Каблуков погибли на лесозаготовках. Их потеряли, забыли. А потом: стойте, да с нами, КАЖИСЬ, ещё двое были. Баба везёт дочку на санках, приходит домой, глядь, а санки-то пустые. "Ой, да я, кажись, с Машкой была, где Машка-то?" А Машку уже под лёд затянуло. Везла санки по льду, она в прорубь и свалилась. И тут дома дела: печку надо растопить, Машке той же щи готовить. И некогда думать и чего-то думать скушно. И баба давай горшками греметь. А может быть, и не было никакой Машки-то.
И потом "гуманизм". Окнов, Стрючков и Мотыльков волнуются, переживают и как-то незаметно убивают Козлова. Козлов приставал к Окнову, а Окнов его камнем по затылку ударил. А потом ногу оторвал:
"Козлов: Как же я дойду до дома?
Мотыльков: Не беспокойся, мы тебе приделаем деревяшку.
Стрючков: Ты на одной ноге стоять можешь?
Козлов: Могу, но не очень-то.
Стрючков: Ну, мы тебя поддержим.
Окнов: Пустите меня к нему.
Стрючков: Ой, нет. Лучше уходи!
Окнов: Нет, пустите! .. . Пустите! ... Пусти... Вот что я хотел сделать.
Стрючков и Мотыльков: Какой ужас!
Окнов: Ха-ха-ха!
Мотыльков: А где же Козлов?
Стрючков: Он уполз в кусты!
Мотыльков: Козлов, ты тут?
Козлов: Шаша!..
Мотыльков: Вот ведь до чего дошёл!
Стрючков: Что же с ним делать?
Мотыльков: А тут уже ничего с ним не поделаешь. По-моему, его надо просто удавить. Козлов! А, Козлов? Ты меня слышишь?
Козлов: Ой, слышу, да плохо.
Мотыльков: Ты, брат, не горюй. Мы тебя сейчас удавим. Постой!.. Вот... Вот... Вот...
Стрючков: Вот сюда, вот ещё! Так, так, так!
Мотыльков: Теперь готово!
Окнов: Господи благослови!"
Достоевский умилялся:
"В "Капитанской дочке" казаки тащат молоденького офицера на виселицу, надевают уже петлю и говорят: "Небось, небось" – и ведь действительно, может быть, ободряют бедного искренно, его молодость жалеючи. И комично, и прелестно. (194) Да хоть бы и сам Пугачёв с своим зверством, а вместе с беззаветным русским добродушием".
<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->