Стиль - начало смерти. У Розанова есть интереснейшая статья - "Левитан и Гершензон". О роли этих двух евреев в русской культуре Василий Васильевич отзывается очень хорошо:
"Оба, и Левитан, и Гершензон, умели схватить как-то самый воздух России, этот неяркий воздух, не солнечный, этот "обыкновенный ландшафт" и "обыкновенную жизнь" (у Гершензона), которые так присасываются к душе и помнятся гораздо дольше разных необыкновенностей и разных величавостей. Замечателен ум обоих: как Левитан нигде не берёт "особенно красивого русского пейзажа" (а ведь такие есть), так точно Гершензон как-то обходит или касается лишь изредка "стремнин" русской литературы, Пушкина, Гоголя, Лермонтова... Его любимое место - тени; тенистые аллеи русской литературы, именно - "Пропилеи", что-то "предварительное", вводящее в храм, а не самый храм. Мы чувствуем, что Левитан не мог бы написать: "Парк в Павловске", "Озеро с лебедями в Царском Селе". Отчего бы? Ведь так красиво. И это - есть, это - в натуре. Нет, он непременно возьмёт бедное село, деревеньку; и лесок-то всегда не богатый, не очень видный. Так точно Гершензон не начнет собирать переписку Гоголя, не возьмётся издавать "Письма Пушкина". Отчего бы? - Оба поймали самую "психею" русской сути, которая конечно заключается в "ровностях", в "обыкновенностях", а отнюдь не в горных кручах, не в вершинах. Но эти "обыкновенности" уже собственной работой они как-то возвели в "перл создания", и Россия залюбовалась. Залюбовалась, и, конечно, вековечно останется им благодарна".
Но, - спрашивает Розанов, - почему пейзаж у Левитана всегда без человека? Ведь так просто:
"Вот "Весенняя проталинка", ну - и завязло бы там колесо. Обыкновенное русское колесо обыкновенного русского мужика и в обыкновенной русской грязи. Почему нет? Самая обыкновенная русская история. "Прелестная проталинка", - и ругательски ругается среди неё мужик, что "тут-то и утоп". - "Ах ... в три погибели её согни"".
Однако люди мешают. Мешают стилизации. "Без них удобнее, легче". Природа интересна, русские (как русские) - не интересны. Розанов не договаривает, но сейчас-то, после соответствующего опыта, - видно. То же Гершензон:
""На крупном всё видно", а например Натали Герцен, естественно, только прелестна и всегда прелестна. Поди-ка Пушкин: разберись во всей этой истории с Дантесом, с бароном Геккерном, с раздражённо-кровавыми письмами Пушкина... Грязь. - Грязь, мука и раздражение. "Кто прав?" - "Как он дошёл до судьбы такой?" Да если в этом "разбираться", то выйдет "испачканный надписями забор", а не "Пропилеи" в афинском стиле".
И Розанов заключает:
"Отчего как-то и заключаешь, что Русь не "кровная" им, не "больная сердцу". Ибо "родное-то" сердце всю утробушку раскопает, и все "на свет Божий вытащит", да и мало еще - расплачется и даже в слезах самого историка или ландшафиста "кондрашка хватит".
Это мастерская "стилизация" русского ландшафта и то же истории русской литературы; и ещё глубже и основнее - стилизация в себе самом - русского человека, русского писателя, русского историка литературы, русского живописца. Мастерство сказалось в том, что всё точно и верно, но всё несколько мертво, не оживлено. Нет боли, крика, отчаяния и просветления; не понятно, откуда вышли "русские святые", потому что спрятан, а в сущности не разгадан и "русский грешник"". И вот впервые в мировой истории евреи сами будут стилизованы. Уже этим первым ходом они будут поставлены в неимоверно затруднительное положение, выйти из которого ЛЕГАЛЬНО (а весь шарм ситуации именно в её легальности) будет необычайно трудно. Но ещё возможно. Но дело-то первым ходом не ограничится. Наоборот, только начнётся.
<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->