В общем по своим смутным политическим взглядам Владимир Владимирович был всё-таки либералом, причём либералом русским. Но врождённое чувство иронии, нетерпимость ко всякой глупости и фальши позволили ему нарисовать убийственно-исчерпывающий образ "русского интеллигента". В "Даре" "честный" редактор эмигрантской газеты отвергает рукопись Чердынцева (факт, имевший место на самом деле: редактор "Руля" Гессен отказался публиковать повесть Набокова о Чернышевском):
"Я полагал, что это серьёзный труд, а оказывается, что это беспардонная, антиобщественная, озорная отсебятина. Я удивляюсь вам".
"Ну, это, положим, глупость", - сказал Фёдор Константинович.
"Нет, милостивый государь, вовсе не глупость, - взревел Васильев, гневно перебирая вещи на столе ... - Нет, милостивый государь! Есть традиции русской общественности, над которыми честный писатель не смеет глумиться"".
Устройство стола Васильева-Гессена хорошо показал Чехов, мастер злорадно-скользящей характеристики:
"На столе ничего случайного, будничного, но всё, каждая мельчайшая безделушка, носит на себе характер обдуманности и строгой программы. Бюстики и карточки великих писателей, куча черновых рукописей, том Белинского с загнутой страницей, затылочная кость вместо пепельницы (308), газетный лист, сложенный небрежно, но так, чтобы видно было место, очерченное синим карандашом, с крупной надписью на полях: "Подло!""
Советская литература тенью за два поколения до 17-го существовала. А в количественном отношении и господствовала. 17-й это лишь окончательно отделившаяся от хозяина андерсеновская тень.
<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->