А ведь в любом интеллигенте есть что-то... В "Бледном огне" поэт Джон Шейд пишет о трагической смерти своей дочери, некрасивой девушки, которая "предпочла красоту смерти уродству жизни". А сумасшедший гомосексуалист комментирует это место поэмы в своих параноидальных "примечаниях":
"Всё это представляется мне слишком искусственным и растянутым, особенно потому, что приём синхронизации уже насмерть заезжен Флобером и Джойсом. В прочих отношениях разработка темы прелестна".
Набоков почувствовал извращенный характер художественного творчества и юродски похлопал (кого?) по плечу в комментариях: "Ну-ну, ничего. Хорошо книжки пишете". Ведь в сущности Шейд торговал смертью дочери "распивочно и на вынос", получал за это ДЕНЬГИ. За самое интимное - деньги, и от случайных людей, "публики". Что это напоминает?
Вот ещё почему влекло русских писателей к теме проституции - чувство глубочайшего внутреннего родства. Но родства совершенно неосознанного. Отсюда невыносимая вульгарность и реабилитационный антиэротизм веселых героинь отечественной романистики.
У Набокова проститутки всамделишные, потому что только в его творчестве русская литература наконец осознала себя (288). Он в "Лолите" просто кокетничает овладением темой:
"Поразительно быстро раздевшись, она постояла с минуту у окна, наполовину завернувшись в мутную кисею занавески, слушая с детским удовольствием (что в книге было бы халтурой) шарманщика, игравшего в уже налитом сумерками дворе".
Конечно, было бы ошибочно сводить творчество к купле-продаже. Но столь же ошибочно игнорировать этот компонент жизни писателя, художника, композитора (или их огрубление, второй разбор: инженера, адвоката, журналиста). Тут есть "душок". И душок в самом духе их деятельности. Кроме солдафонов, есть еще графофоны. И так же, как в каждом офицере сидит солдафон, в каждом писателе сидит графофон.
Вообще, духовная жизнь дворянина, офицера всё-таки не ниже жизни писателя. У него тоже есть минуты высшего экстатического подъёма, минуты выхода за пределы обычного бытия. Дуэль - смерть за честь. Разве это низменнее творчества? И вся жизнь офицера (конечно, настоящего, не "графомана") это подготовка к высшему, к смерти за Родину.
Розанов писал в 1914 после беседы с уходящим на фронт молодым офицером:
"Боже мой! Боже мой! Как же мы всё это понимаем и чувствуем? Ведь нам корифеи литературы нашей рассказывали, что это "полковник Скалозуб", который "развалился на софе", да "генерал Бетрищев", который, умываясь, острит с Чичиковым. Кто же не поверит Гоголю и Грибоедову? И мы вообще-то и думаем, что офицеры "позвякивают шпорами", а батальные живописцы рисуют их "в кавалерийской атаке" с саблями наголо на красивых лошадях. Но ведь это же совсем не то, и это бесстыдство так думать, и как же нам решились внушать такие мысли, - хотя бы и "корифеи слова"! Дело-то ведь действительно в ГЕРОИЗМЕ..."
Античные мудрецы очень высоко ставили воинскую доблесть. Гораздо выше способностей к живописи или стихосложению. Уже тогда понимали, что артист или писатель это человек по крайней мере изнеженный, слабый, часто - безнравственный. Таких людей любили. Очень любили. Но любили той любовью, которой они заслуживали. Весь Рим изнывал по миму Мнестеру, по его шелковистым бёдрам и глазам с поволокой. Это был самый популярный человек в государстве, слава Мнестера соперничала со славой самого императора, который униженно добивался его любви. Современный "распад" искусства есть, в сущности, естественное и закономерное развитие: каждому - свое. Сейчас уже прямо порнография. И это прекрасно. Так и надо. Это разрешение - разрушение безобразной сказки ХIХ века, превратившей храмы в театры, а театры - в храмы. Театр - да, храм, только храм не христианский и даже не языческий. А сейчас, во второй половине ХХ века, его лишили этого статуса. В театр приходят похихикать. Комедианты и стали комедиантами, а не жрецами, священниками. Театр снова стал тем, чем был в римской империи - публичным домом. Театр это же публичный дом в его развитии: "Театр начинается с вешалки". Разрушение мифа "святого искусства" есть, мне думается, вовсе не кризис христианской культуры, а кризис теневого язычества.
Хотя, на западе "святое искусство" было лишь фрагментом мира, тенденцией, это у нас мифология гениальности стала центром нашей худосочной секулярной культуры.
<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->