Розанов очень хорошо чувствовал глумливый оттенок высшей формы русского диалога и высшей формы вообще русского мышления. Превосходный пример этого главка из "Апокалипсиса нашего времени" - "Почему на самом деле евреям нельзя устраивать погромов?" Сам выбор такой темы (это в 1918-м-то году!) издевательский. И это "на самом деле" - гоголевское "тоже" ("Иван Никифорович ТОЖЕ хороший человек"). Смысла этого "почему" не поймёт ни англичанин, ни немец, ни француз. И самое злорадное - не поймёт еврей. Ведь это злоба, дошедшая до нечеловеческих пределов. Ассирия с пирамидами отрезанных ушей и слепым небом выколотых глаз. И эта Ассирия возведена в куб. До немоты, когда от ненависти ничего сказать нельзя, кровь глаза заливает. Но мало, "что ни делаю, все мало". И это еще в куб. И начинается ласковость, любовь к жертве. Она вся оглаживается, охлопывается. Разминаются её пальцы, скоро захрустящие в холодных тисках, гладятся волосы, срываемые потом с кожей черепа, оглаживается кожа, которую покроют выжженные язвы. "Ай, хорошо, ай, славно".
Розанов умиляется, плачет: старик-еврей полез не в ту дверь трамвая, а ему по шее:
"И вот, я не забуду этого голоса, никогда его не забуду, потому что в нём стоял нож:
- Ж-ж-ид прок-ля-тый...
Это было так сказано. И как музыка, старческое: - Мы уже теперь все братья ("гражданство", "свобода", - март): зачем же вы говорите так (то есть, что и еврей, и русский - братья, "нет больше евреев как ЧУЖИХ И ПОСТОРОННИХ")...
Я слышал всю музыку голоса глубоко благородного и глубоко удивляющегося. Потом уже, не завтра, и даже "сегодня" ещё, я понял, что мне нужно было, сняв шапку, почти до земли поклониться ему и сказать: "Вот я считаюсь врагом еврейства, но на самом деле я не враг: и прошу у вас прощения за этого грубого солдата".
И далее издевательство начинает вызревать, распускаться:
"Евреи наивны; евреи бывают очень наивны. Тайна и прелесть голоса (дребезжащего, старого) заключалась в том, что этот еврей, - и так, из полуобразованных мещан, - глубоко и чисто поверил, со всем восточным доверием, что эти плуты русские, в самом деле "что-то почувствовали в душе своей", "не стерпели старого произвола", и, вот, "возгласили свободу". Тогда как, по заветам русской истории это были просто Чичиковы ... Форма. Фраза."
Но и сам Розанов русский. И в чем же суть его восторга и умиления "восточным доверием"? Да вот в чем:
"Евреи... Их связь с революцией я ненавижу, но эта связь, с другой стороны, - и хороша: ибо из-за связи и даже из-за поглощения евреями почти всей революции - она и слиняет, окончится погромами и вообще окончится ничем: слишком явно, что если магнаты еврейства, может быть, и думают "в целом руководить потом Россией", то есть бедные жидки, которые и соотечественникам не уступят русского мужика (идеализированного) и ремесленника, и вообще (тоже идеализированного) сироту. Евреи сентиментальны, глуповаты и преувеличивают. Русский "мужичок-простачок" злобнее, грубее... Главное - гораздо грубее".
Вот в чём суть розановских юродских поклонов в трамвае: "ты сам яму себе выроешь, сам себя в неё закопаешь". Розанов плачет:
"Я - русский. Русский из русских. Но я хочу вас поцеловать".
И сиропится дальше:
"Евреи - самый утончённый народ в Европе. Только по глупости и наивности они пристали к плоскому дну революции, когда их место - совсем на другом месте, у подножия держав".
Мысль ясна, но странное сочетание: "утончённый" и тут же "глупость, наивность". Розанов юродски хнычет, размазывает слёзы по щекам. Мы ничтожества, мы "ерунда с художеством" (именно в этой главе это замечательное выражение). А евреи это суть Азии и первый народ Европы. Но, что это? - тут же проскальзывает совсем другое:
"И торгуй, еврей, торгуй, - только не обижай русских. О, не обижай, миленький".
Иностранец услышит в этой фразе сопливую, униженную просьбу. Русский - страшную угрозу, кликушество. И что это, тут же, в этой главе, сказано об "утончённых евреях" совсем иное:
"но ведь евреи и всегда наглы. В Европе, собственно, они не умеют говорить европейским языком, то есть льстивым, вкрадчивым и лукавым, во всяком случае - вежливым, а орут как в Азии, ибо и суть азиаты, грубияны и дерзки."
И т.д. И "Почему на самом деле" превращается не просто в ответ: "Да потому, что ты сам себе яму выроешь", а в издевательскую русскую "учёбу". Мы вам покажем, кто самый утончённый народ мира, чей язык так истончён в издевательстве.
И нигде явно ткань сглаза не прерывается. Ни одного явного доказательства. (467) Приведённые выше цитаты выдраны из сложной вязи розановской мысли. А мысль Розанова здесь предельно насыщена, предельно сложна. О 10 страничках "Почему..." можно говорить очень долго. Я попытался только выявить общий тон, дать иллюстрации. Этот тон нарастает вопреки общей логике повествования (сложной и ветвящейся). И ДОКАЗАТЬ его невозможно. Да этого и не может быть по сути, так как иначе ткань порвётся. Это вершина русской философии. Дистиллированная оборачиваемость. Всё зависит от субъективного взгляда. Доказать ту или другую точку зрения невозможно. Акт интуитивной веры и всё. Кант по сравнению с этим примитивнейший неандерталец. Хайдеггер - неандерталец. Вот нигилистический текст по сути. Чистый нигилизм. Содержание испаряется, хотя предусматривается это конкретное, даже наивное содержание. Всмотришься в эту материальную наивность, и она станет все углубляться, углубляться, пока дно не исчезнет, не превратится в пустоту.
И конечно, это неосознанно. Осознанно так нельзя написать. Видно, что писалось сразу и во сне - просто слова загорались в мозгу. Это высший тип литературы, где литература начинает уже разрушаться. Неслучайно Розанов сказал:
"Мне иногда кажется, что во мне разрушается литература".
<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->