Чёртик Соловьёва ещё и в том, что он "чёрт нерусский". (492) Статьи Соловьёва о русских поэтах и писателях это какое-то саморазоблачение. (509) Вот, например, начало статьи "Судьба Пушкина":
"Есть предметы, о которых можно иметь неверное или недостаточное понятие - без прямого ущерба для жизни. Интерес истины относительно этих предметов есть только умственный, научно-теоретический, хотя сами они могут иметь большое реальное и практическое значение. До конца ХVIII столетия все люди, даже учёные, имели неверное понятие о ВОДЕ, - её считали простым телом, однородным элементом или стихией, пока знаменитый Лавуазье не разложил её состава на два элементарные газа: кислород и водород ... Чтобы умываться, или поить животных, или вертеть мельничные колёса, или даже двигать паровоз, нужна только сама вода, а не знание её состава или её химической формулы".
И т.д. Само имя Пушкина появляется только на четвертой странице статьи. Не буду писать о конкретной технологии перехода от "элементарных газов" к пушкинской поэзии. Тут уж "лежачего не бьют". Не буду особенно останавливаться и на непосредственном анализе судьбы Пушкина. Замечу только, что Соловьёв, в частности, считает, что от Пушкина
"необходимо требовать по крайней мере тех добродетелей, к которым способны и животные, как, например, родительская любовь, благодарность, верность".
Эти-де добродетели у Пушкина отсутствовали, хотя
"нет такого житейского положения, хотя бы возникшего по нашей собственной вине, из которого нельзя было бы при доброй воле выйти достойным образом".
Тут какое-то смешение ненависти озлобленного мещанина, стилизованного под православие благочестия, и, одновременно, наивности и неспособности к пониманию душевных движений других людей.
Характерен крайний позитивизм соловьёвской мысли, для 1897 г. (дата написания статьи) уж слишком старомодный. Писарева Соловьев называет здесь "замечательным писателем", а молодых представителей начинающегося Серебряного века (в том числе, кстати, и Розанова) обзывает
"новейшими панегиристами пушкинской поэзии, прикладывающими к этому здоровому, широкому и вольному творчеству ломаный аршин ницшеанского психопатизма (519)."
Заканчивается этот бред, выдержанный в лучших традициях 60-х годов, например, следующей гротескной фразой:
"Природа судьбы вообще и следовательно, судьба всякого человеческого существа, не объясняется ВПОЛНЕ тем, что мы видим в судьбе такого особенного человека как Пушкин: нельзя химический анализ Нарзана принимать всецело за анализ всякой воды. Как в Нарзане есть то, чего нет ни в какой другой воде, так с другой стороны для полного отчёта о составе нашей невской воды приходится принимать во внимание такие осложнения, каких не найдётся ни в Нарзане, ни в каком-либо другом целебном источнике. Но всё- таки мы наверно найдём и в Неве, и в Нарзане, и во всякой другой воде основные вещества водород и кислород, - без них никакой воды не бывает".
И т.д. Статья "Лермонтов", написанная в 1899 году, начинается ещё "позитивнее":
"Как черты зародыша понятны только благодаря тому определившемуся и развитому виду, какой он получил в организме взрослом, так и окончательное значение тех главных порывов, которые владели поэзией Лермонтова..." И т.д.
Какая уж тут русская литература. А ведь Соловьёв не был просто за пределами известного уровня культуры, как недоучки 60-х, нет, он был умён и образован. И вот этот развитый ум не имел с литературой - центром национальной культуры - ничего общего. В этом-то и наваждение соловьёвщины. С Россией ничего общего. Совсем ничего. А ведь из Соловьёва, собственно говоря, вышла русская философия. И что получилось? Бердяев, Булгаков, Трубецкие, Флоренский - все они восстанавливали связи с национальной культурой, пройдя школу соловьёвства и развивая то или иное его направление. Соловьёвство ветвями врастало в русскую культуру. И тут следует понимать мучительнее недоумение всех последователей Соловьёва, трудность сопоставления его терминологической империи с миром аморфного русского логоса. В этом аспекте более понятен феномен графомании Бердяева. Его освоение мира Достоевского, Леонтьева и Хомякова после "элементарных газов" Соловьёва, конечно, не может не поражать своей глубиной и, так сказать, виртуозностью, соединением несоединимого: Соловьёва и русской литературы.
Как всегда особняком тут стоит Шестов. Он, в отличие от соловьёвцев, вышел из русской литературы. Но это уже классический еврей. Литература для него текст. "Документ". Всё одно какой: французский, греческий или русский (упор на последний из-за внешних обстоятельств). Всё понимаемо, но ничего не продолжено, ничего не оживлено дальше. Скорее умерщвлено, разъято. Разъято "правильно", "по-родственному". Дана хорошая цена. Но хоть цена-то дана верно ("они восхищены сокровищами в вас"). А Соловьёв ничего не понимал. Совсем. Розанова просмотрел. И публично обливался слезами над копеечными стекляшками. А еврей, "совсем еврей", так и замер бы от Розанова. Вдруг на подоконник вползает какая-то гигантская диковинная гусеница - лохматая-прелохматая, разноцветная, "с колокольчиками". Как тут не замереть: во какая! Жене, детям: "Скорее, скорее сюда! Посмотрите, чудо какое!"
В Розанове, что и говорить, природа постаралась. А Соловьёв, этот гениальный Чернышевский, ничего не заметил. Соловьёв был очень близорук, и Е.Трубецкой пишет:
"Мой покойный брат, кн. С.Н.Трубецкой, рассказывал мне, как однажды Соловьёв по близорукости принял скорлупу деревянного пасхального яйца, надетого на палочку, за одиноко растущий цветок: брат разрушил его иллюзию в минуту, когда Соловьёв, вдохновившись воображаемым цветком, слагал о нём стихотворение. - В его оценках людей беспрестанно повторялся тот же обман зрения".
Соответственно эти слепцы и прекрасные цветы принимали за прозаическую скорлупу. В "Даре" говорится:
Чернышевский не отличал плуга от сохи, путал пиво с мадерой; не мог назвать ни одного лесного цветка, кроме дикой розы: но характерно, что это незнание ботаники сразу восполнял "общей мыслью", добавляя с убеждением невежды, что "они (цветы сибирской тайги) всё те же самые, какие цветут по всей России"".
И далее Набоков продолжает:
"Какое-то тайное возмездие было в том, что он, строивший свою философию на познании мира, которого сам не познал, теперь очутился, наг и одинок, среди дремучей, своеобразно роскошной, до конца ещё не описанной природы северо-восточной Сибири ......ическая кара, не входившая в расчет его человеческих судей" (три-четыре слова пропущены из-за повреждённого текста на ксерокопии; "...ическая" это скорее всего "демоническая" - О.)".
А как эти слепцы в рост пошли. Чернышевский это гигант, "мамонтово дерево", на котором один сук Ленина размером в тысячу Сократов. Древо Соловьёва, конечно, гораздо меньше, но тоже густоветвистое, размашистое. А Розанов какой-нибудь, так это, как он сам говорил, "кактус". С трудом прижился на почве филологического демонизма. Злорадство не могло расти через Розанова. А через этих калек слепеньких проросло. К их же вреду в конечном счёте. И тут примечательно, что всё же через Соловьёва рослось труднее. Это, так сказать, запасной вариант, неудачная проба эволюции, какая-нибудь кистепёрая рыба или летучий ящер. Во-от, с ящером хорошо! Соловьёвцы это ящеры. Они вымерли все, но какие большие были и как их много. Но не подошли для русского языка, для русской истории. Хотя всё же они отчасти удались, пожили. В Соловьёве явно кто-то наклёвывался. (529) Немного уже оставалось. Помешал талант.
Да. А в Розанове Соловьёв увидел "Порфирия Головлёва". Если русский начинает уподоблять реальное лицо литературному персонажу, то, значит, он его не видит в упор, значит, с ним вообще никакого контакта нет, и не будет.
Соловьёв писал по поводу статьи Василия Васильевича о русской литературе:
"О Пушкине мы здесь, конечно, ничего не узнаем. Ничего не узнаем и о противоположных, будто бы, Пушкину позднейших русских писателях. Излияния г.Розанова дают достаточное понятие лишь об одном писателе - о нём самом. С удивительною краткостью и меткостью характеризует он своё собственное творчество, воображая, что говорит о Лермонтове: "Что пишу? Что написал? Даже и не разберёшь: какой- то набор слов, точно бормотание пьяного человека"".
<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->