Форсированный рост численности образованного слоя и пристальное внимание к его социальному составу было характерно для всех коммунистических режимов, и соответствующие показатели различались лишь в зависимости от исходной ситуации в каждой стране и срока существования там коммунистической власти. Однако в каждой стране имелись свои особенности, обусловленные местными культурно-историческими условиями, обладала таковыми и советская интеллигенция.
Одной из особенностей советского интеллектуального слоя стала очень высокая степень его феминизации. В значительной степени это было опять же связано с идеолого-пропагандистскими соображениями и в некоторой мере с тем, что женский контингент отличается обычно большей лояльностью и лучшей управляемостью. В 1939 г. при среднем проценте в населения лиц умственного труда 17,5 им занималось 20,6% мужчин и 13,6% женщин, а уже в 1956 г. (при среднем проценте 20,7) - 18,3% мужчин и 23,2% женщин (327). Последствия войны (в то время, когда потребовалось увеличить количество специалистов, женщины составляли несоразмерное большинство дееспособного населения) также немало этому способствовали.
В целом женщины составляли в 1928 г. 29% интеллектуального слоя, в 1940г. - 36%, а в 1971 г. - 59%. Целый ряд интеллигентских профессий сделался почти целиком “женским”. Такая степень феминизации интеллектуального слоя уникальна. В 1928 г. среди научных работников женщины составляли около 1/3, в т.ч. 18,3% в НИИ и вузах (в т.ч. в вузах - 10%) (328). В 1976 г. в СОАН женщины составляли 39,9% научных работников без степени, 28,0% кандидатов и 11,8% докторов наук - всего 32,3% научных работников. В 1987-1988 гг. женщины составили в СССР примерно 40% (до революции - примерно 10%) научных работников (что превышает среднемировой показатель в несколько раз), в т.ч. (в 1986 г.) 28% кандидатов и 13% докторов наук (329).
Другой специфической чертой советской интеллигенции была ее “национализация” и “коренизация”, первоочередная подготовка интеллигентских кадров из нерусских народов, проводившаяся с первых лет советской власти. Типологически и методологически эта политика ничем не отличалась от “пролетаризации” интеллектуального слоя: та же система льгот (теперь уже по национальному признаку), квоты в лучших столичных вузах для “целевиков” с национальных окраин, опережающее развитие сети учебных заведений в национальных республиках, то же пренебрежение качеством специалистов в угоду идейно-политическим соображениям. Если по переписи 1926 г. доля “национальных” кадров была небольшой (в Средней Азии, в частности, 0,3% или 22,6 тыс. чел. (330)), то с 1926 по 1939 гг. численность образованного слоя выросла на Кавказе и в Средней Азии намного больше, чем в РСФСР, Украине и Белоруссии (см. табл. 13). В 50-х годах даже в некоторых автономных республиках уровень образования “титульного” населения стал превосходить уровень образования русских (например, в Северной Осетии в 1959 г. численность ИТР-осетин составляла 45,7% к численности ИТР-русских, а в 1970 - 69,2, т.е. превысила долю осетин в населении (331)).
Опережающими темпами росло в национальных республиках и число занятых в науке, причем исключительно за счет “коренной” национальности (см. табл. 146, 147, 148, 149) (332). В 1940 г. при показателе по СССР 5, а по РСФСР 6 ученых на 10 тыс. жителей, в Армении было 8, а в Грузии 10. В общей численности рабочих и служащих они составляли тогда по СССР 0,29% и РСФСР 0,28, тогда как в Армении и Грузии 0,71, Латвии 0,42, Узбекистане 0,40, Азербайджане 0,39, Литве 0,34, Украине 0,29 (333). В результате даже в сфере науки уже к 1960 г. в прибалтийских и закавказских республиках процент сотрудников “коренной национальности” превысил долю этой национальности в населении республики, при том, что в РСФСР процент русских ученых был на десять пунктов ниже доли русского населения. Особенно быстрое развитие получил этот процесс с 60-х годов. В 1965 г. показатель количества аспирантов на 1 тыс. научных работников превосходил средний по стране и по РСФСР в 11 союзных республиках, в 1970 - в 9 (334). Если в 1960 г. доля докторов и кандидатов наук среди научных работников превышала общий уровень и уровень РСФСР только в пяти республиках, то в 1988 г. - абсолютно во всех (см. табл. 150) (335).
“Коренизация” образованного слоя имела тем больший смысл и значение, что, помимо специфических целей, достигавшихся при помощи этой политики советским режимом, в огромной мере способствовала выполнению основной задачи по “становлению социальной однородности”. Социальная структура населения азиатских национальных окраин и большинства компактно проживающих в центральной части страны национальных меньшинств к началу 20-х годов отличалась от структуры русского населения в сторону меньшего удельного веса в ней образованного слоя, тем более, что в ходе гражданской войны местная элита была в значительной мере истреблена. Поэтому контингент, поступавший оттуда в вузы, отличался наихудшей подготовкой, но зато наилучшими показателями с точки зрения “классового отбора”. Поскольку же такие лица имели фактически двойное преимущество при приеме в учебные заведения, то, в массовом порядке пополняя ряды образованного слоя, внесли очень весомый вклад как в изменение его социального состава (336), так и профанацию интеллектуального труда как такового.
Созданный коммунистическим режимом образованный слой, известный как “советская социалистическая интеллигенция”, отличался в целом низким качественным уровнем. Лишь в некоторых элитных своих звеньях (например, с сфере точных и естественных наук, менее подверженных идеологизации, где частично сохранились традиции русской научной школы, или в военно-технической сфере, от которой напрямую зависела судьба режима) он мог сохранять некоторые число интеллектуалов мирового уровня. Вся же масса рядовых членов этого слоя стояла много ниже не только дореволюционных специалистов, но и современных им иностранных.
Основная часть советской интеллигенции получила крайне поверхностное образование. В 20-30-х годах получил распространение так называемый “бригадный метод обучения”, когда при успешном ответе одного из студентов зачет ставился всей группе. Специалисты, подготовленные подобным образом, да еще из лиц, имевших к моменту поступления в вуз крайне низкий образовательный уровень, не могли, естественно, идти ни в какое сравнение с дореволюционными. Немногие носители старой культуры совершенно растворились в этой массе полуграмотных образованцев. Сформировавшаяся в 20-30-х годах интеллигентская среда в качественном отношении продолжала как бы воспроизводить себя в дальнейшем: качеством подготовленных тогда специалистов был задан эталон на будущее. Образ типичного советского инженера, врача и т.д. сложился именно тогда - в довоенный период. В 50-60-е годы эти люди, заняв все руководящие посты и полностью сменив на преподавательской работе остатки дореволюционных специалистов, готовили себе подобных и никаких других воспитать не могли.
Пополнение интеллектуального слоя в 70-80-х годах продолжало получать крайне скудное образование по предметам, формирующим уровень общей культуры. В вузах естественно-технического профиля они вовсе отсутствовали, а в вузах гуманитарных информативность курса даже основных по специальности дисциплин была чрезвычайно мала, в 2-3 раза уступая даже уровню 40-50-х годов и несопоставима с дореволюционной. Конкретный материал повсеместно был заменен абстрактными схемами господствующей идеологии: обучение приобрело почти полностью “проблемный” характер.
Наконец, не менее, чем на треть, советская интеллигенция состояла из лиц без требуемого образования. До революции подобное явление не имело существенного влияния на общий уровень интеллектуального слоя, поскольку такие лица, как правило, не отличались по уровню общей культуры от лиц, получивших специальное образование (они были представителями одной и той же среды и имели возможность приобщаться к ее культуре в семье). Но советские “практики”-выдвиженцы вышли как раз из низов общества и, не получив даже того скудного образования, какое давали советские специальные учебные заведения, представляли собой элемент, еще более понижающий общий уровень советского интеллектуального слоя.
Характерной чертой советской действительности была прогрессирующая профанация интеллектуального труда и образования как такового. В сферу умственного труда включались профессии и занятия, едва ли имеющие к нему отношение. Плодилась масса должностей, якобы требующих замещения лицами с высшим и средним специальным образованием, что порождало ложный “заказ” системе образования. Идея “стирания существенных граней между физическим и умственным трудом” реализовывалась в этом направлении вплоть до того, что требующими такого образования стали объявляться чисто рабочие профессии (337). Как “требование рабочей профессии” преподносился и тот прискорбный факт, что люди с высшим образованием из-за нищенской зарплаты вынуждены были идти в рабочие. При том, что и половина должностей ИТР такого образования на самом деле не требовала (достаточно вспомнить только пресловутые должности “инженеров по технике безопасности”).
Обесценение рядового умственного труда, особенно инженерного, достигло к 70-м годам такого масштаба, что “простой инженер” стал, как известно, излюбленным персонажем анекдотов, символизируя крайнюю степень социального ничтожества. О пренебрежении к инженерному труду, о том, что количество инженеров не пропорционально количеству техников (в штатных расписаниях на 4 инженерные должности приходилась одна должность техника, тогда как, чтобы инженер мог заниматься своим делом, техников должно быть в несколько раз больше), что многие должности инженеров на самом деле не требуют высшего образования и т.д., стали писать даже в советской печати. Даже весьма активные сторонники “стирания граней” вынуждены были признать, что “назрела необходимость принять определенные меры по улучшению использования ИТР. На многих штатных должностях, ныне обозначенных как должности инженеров и техников, фактически не требуются специалисты с техническим образованием, следовательно, необходимо совершенствовать штатные расписания” (338). Мысль о том, что профессия, действительно требующая высшего образования, в принципе не является рабочей, не пользовалась популярностью в условиях, когда “потребностями научно-технической революции” оправдывали любые глупости. Даже признавая нелепость использования на местах, не требующих высшего и среднего специального образования соответствующих специалистов, советские авторы считали необходимым подчеркнуть: “Естественно, что численность специалистов с высшим образованием должна постоянно и интенсивно расти для обеспечения усложнившейся на основе НТР техники производства“ (339). Госкомтрудом в 1977 г. был издан даже специальный “Перечень рабочих профессий, требующих среднего специального образования“.
И идеология, и практика советского режима как объективно, так и субъективно были направлены на всемерное снижение общественного престижа и статуса интеллектуального слоя. Представление об интеллектуалах как о “классово-неполноценных” элементах общества, пресловутой “прослойке” относится к одному из основных в марксистско-ленинской системе понятий. Уже одно это обстоятельство достаточно ясно характеризовало отношение к образованному слою “сверху”. Отношение же к нему “снизу” закономерно определялось тем, что он собой представлял по уровню своего благосостояния и степени отличия от остальной массы населения. К 80-м годам утратила престижность даже научная деятельность. В 1981 и 1985 гг. из 2000 опрошенных ученых на вопрос, является ли ваша работа престижной, “да” ответило только 24,1%, “отчасти” - 41,3, “нет” - 34,6%, на вопрос, хорошо ли она оплачивается, ответы составляли соответственно 17,2 , 30,7 и 52,1% (340).
Образованный слой советского времени вследствие отмеченных выше своих свойств в целом закономерно утратил и в общественном сознании те черты (уровень знаний и общей культуры), которые бы существенно отличали его от остального населения и которые в принципе единственно и должны определять его как элитный социальной слой. По иному и не могло быть в условиях когда преобладающая часть тех, кто формально по должности или диплому входил в его состав, по своему кругозору, самосознанию, реальной образованности и культурному уровню ничем не отличалась от представителей других социальных групп, потому что этот слой действительно был “плоть от плоти” советского народа. И в свете этого можно сказать, что коммунистические утопии о “стирании граней” и “становлении социальной однородности” получили-таки в советской действительности некоторое реальное воплощение.
Статусу “советского интеллигента” в обществе соответствовал низкий уровень его материальной обеспеченности. Сокрушающий удар по благосостоянию интеллектуального слоя был нанесен сразу же - самим большевистским переворотом. После революции, в 20-х годах, средняя зарплата рядового представителя интеллектуального слоя была очень невелика (см. табл. 151 (341)и 152 (342)). Она сравнялась или была несколько ниже заработков рабочих, тогда как до революции была в 4 раза выше последних.
Наиболее трудным был период 1922-1924 гг., когда на жизненном уровне интеллигенции отразился НЭП и вздорожание рынка. Отмена академических пайков при низком уровне зарплаты тяжело отразилась на положении научных работников (343). Хотя ставка их в 1,5 раза превышала учительскую, но они не получали помощи из местного бюджета, в результате чего реальная зарплата московского профессора оказывалась ниже учительской. В целом зарплата профессоров и научных работников составляли менее 50% от средней ставки в мелкой и средней промышленности, профессор вуза получал 15 товарных рублей. В 1924-1927 гг. доходы преподавателей и научных сотрудников сильно колебались по регионам, повысившись за это время, как правило, от 20-80 до 100-200 р. (см. табл. 153), но часто за счет большой перегрузки, как признавали и советские администраторы, “для получения культурного минимума зарплаты научные работники были вынуждены работать с превышением норм нагрузки иногда в 4 раза. Что сводит на нет разницу с рабочими и служащими и дает показатель вдвое ниже рабочего” (344). В 1930 г. профессора получали 300 р., доценты - 250, ассистенты - 210 (см. также табл. 154) (345).
Благосостояние же некоторых групп интеллигенции не достигало прожиточного минимума. Таковой в 1925 г. составлял 29,38 р. (средняя рабочая зарплата по стране составляли в 1923/24 г. 36,15 р., в 1924/25 - 45,24 р. (346)), а зарплата сельских учителей в Сибири - 21,5 - 25 р. В 1927/28 г. они получали 30-37 р. (в 1928/29 - 40-46), тогда как средняя зарплата фабрично-заводских рабочих составляла там 53,67 р., строительных - 56,80, мелкой промышленности - 50,75, металлистов - 68,94, средняя зарплата служащих учреждений - 56,50 (347). Исключение режим делал лишь для узкого слоя специалистов тяжелой промышленности и высших научных кадров, “оправдывая” это отступление от идеологических постулатов временной острой потребностью в этих кадрах. В 1925 г. в металлической промышленности чернорабочий получал 35 р., средняя зарплата рабочих составляла 60 р., квалифицированный рабочий получал около 100, средняя зарплата специалиста в металлургической промышленности - 165, оклад председателя ВЦИК СССР составлял 175 р., но высококвалифицированному специалисту платили и 500-600 (348).
Не считая жилищных и прочих условий (которые ухудшились неизмеримо вследствие политики “уплотнения”, повсеместно проводимой в городах в отношении “буржуазии”, в результате чего квартиры превращались в коммунальные), только по зарплате уровень обеспеченности образованного слоя упал в 4-5 раз. Причем наиболее сильно пострадали его высшие слои (если учителя начальных школ получали до 75% дореволюционного содержания, то профессора и преподаватели вузов - 20%, даже в конце 20-х годов реальная зарплата ученых не превышала 45% дореволюционной). До революции профессор получал в среднем в 15,4 раза больше рабочего, в конце 20-х годов - лишь в 4,1 раза.
По мере “пролетаризации” и “советизации” интеллектуального слоя в конце 30-х годов его благосостояние относительно других социальных групп было сочтено возможным несколько повысить; хотя и в это время зарплата работников ряда отраслей умственного труда была ниже зарплаты промышленных рабочих, но, по крайней мере, зарплата ИТР превосходила ее более, чем вдвое, научных сотрудников - на треть. Резко (в среднем на 268%) возросли после репрессий 1937-1938 гг. оклады комсостава армии (см. табл. 155) (349), что было связано как с желанием крепче привязать к себе армию, так и с тем, что оставшиеся военные рассматривались как вполне “свои” (каковыми и являлись).
В 40-50-х годах зарплата служащих превышала зарплату рабочих, причем наиболее значительно в конце и середине 50-х годов. Однако в дальнейшем происходил неуклонный процесс снижения относительной зарплаты лиц умственного труда всех категорий, процесс, не знавший каких-либо остановок и особенно усилившийся в 60-х годах, когда зарплата почти во всех сферах умственного труда опустилась ниже рабочей. В начале 70-х ниже рабочих имели зарплату даже ученые, а к середине 80-х - и последняя группа интеллигенции (ИТР промышленности), которая дольше другим сохраняла паритет с рабочими по зарплате (см. табл. 156, 157, 158) (350).
При этом зарплата служащих с зарплатой ИТР практически не сближалась, а рабочих - сближалась довольно быстро, и именно это обстоятельство вызывало глубокое удовлетворение советских идеологов. В социологических трудах, хотя и говорилось о “некоторых негативных моментах на отдельных этапах” этого процесса (типа того, что ИТР стремятся перейти на начальственные должности), подчеркивалась его “бесспорно позитивная направленность” как “одной из существенных сторон движения социалистического общества к полной социальной однородности” (351). Дело дошло до того, что в качестве “дополнительного материального стимула” для перехода специалистов сельского хозяйства на должности руководителей отделений, бригад, ферм и т.п. постановлением ЦК и Совмина (ноябрь 1977 г.) “по некоторые видам оплаты труда эти работники приравнены к рабочим, на них распространены соответствующие льготы”, об этом приравнивании к рабочим в виде поощрения говорилось как о нормальном и даже положительном для интеллигенции явлении (352).
Естественно, что выпускники вузов старались по возможности избежать участи типичного рядового “молодого специалиста”, предназначенной им распределением. До 80-90% выпускников гуманитарных и 60-80% естественных факультетов университетов направлялись в школы, но закреплялись там лишь немногие (почему им предпочитали питомцев пединститутов). Лишь около 30% инженеров и половина воспитанников сельскохозяйственных и педагогических вузов работали по вузовской специальности. Из 400 харьковских студентов-политехников выпускного курса менее 3% выразили желание работать мастерами и начальниками цехов (353). Выходцы из интеллигенции особенные неудобства испытывали на селе (354). Едва ли приходится удивляться, что “удовлетворенность жизнью” выражали от 66,6 до 71,6% у рабочих, при 55% ИТР (355).
До 1957 г. система оплаты научных работников устанавливалась в зависимости от деления научных учреждениях на 3 категории: 1 - институты АН СССР, 2 - институты республиканских и отраслевых академий, 3 - прочие (ведомственные). Затем, однако, категории стали устанавливаться в зависимости не от ведомственной принадлежности, а от “важности разрабатываемых проблем”, фактически это привело к тому, что первой стала 3-я категория. Оклады научных работников учреждениях 2-й категории составляли 83-92% от окладов в 1-й, а 3-й - 60-82%. Средний оклад научных работников со степенью в учреждениях 2-й категории составлял 130, а в 1-й - 150% от 3-й (356). Если в 1950 г. зарплата преподавателя вуза без степени составляла 162% от средней по стране, то в 1960 - 141, а в 1975, даже после повышения, всего 86%. Подобными аргументами сопровождались робкие просьбы включить “упорядочение зарплаты” в науке в “Основные направления” 10-й пятилетки. Но ничего, конечно сделано не было, более того, с введением новых правил защиты диссертаций положение еще ухудшилось. Появились публикации (357), требующие отменить доплату за степень (учитывая, что в то время заводские рабочие получали до 400 р., а водители - 500-600 при зарплате доктора наук 300-350, кандидата 150-200, чл.-корр. 600, фактически требовалось сделать так, чтобы ученые получали в 3-4 раза меньше рабочих и в 5-6 раз меньше водителя автобуса). Одновременно с этим выдвигались требования повысить “дисциплину” научных работников, т.е. заставить их строго отсиживать положенные часы в учреждениях, тогда как просьбы разрешить им совместительство (358) были проигнорированы (тогда очень боялись, что ученые станут слишком много зарабатывать). В академических НИИ только 43,2% из ответивших положительно на вопрос о возможности повысить свою квалификацию, положительно оценили возможность получить более квалифицированную работу (359). Это не должно вызывать удивления, ибо среди кандидатов наук в возрасте до 35 лет только половина находилась на должностях старших научных сотрудников. Особенно остро стояла эта проблема в АН, где концентрация научных работников со степенями была на порядок выше, чем в отраслевых НИИ, а промежуточные должности (при значительной разнице в окладах между младшими и старшими научными сотрудниками) отсутствовали.
Пенсии научных работников начислялись с суммы, не превышающей для академиков и чл.-корр. АН - 600 р., докторов наук и профессоров - 400, старших научных сотрудников, доцентов и кандидатов - 200, младших научных сотрудников и без степени - 100 р. Любопытен факт действия в 80-х годах “Положения о пенсионном обеспечении работников науки” 30-тилетней давности, по которому кандидат наук мог иметь максимальную пенсию в 80 р. Неудивительно, что “как показывает практика, большинство научных работников отказывается от назначения им пенсии по этому положению и оформляют ее по общему положению о выплате государственных пенсий, по которому им, как правило, назначается максимальная пенсия в размере 120 р.” (360). На одном из пленумов ВАК, когда был поднят вопрос о повышении аспирантской стипендии, секретарь ЦК ВЛКСМ А.В.Жуганов констатировал, что “существующий уровень оплаты позволяет учиться в аспирантуре в основном лицам, имеющим солидную материальную поддержку” (361).
Положение научных работников оставалось еще относительно лучшим, чем других категорий образованного слоя. Слово “инженер” недаром стало синонимом слова “нищий”, что вполне соответствовало положению в обществе человека, получающего 80-90 р. Зарплата молодого инженеров была на треть, если не в половину ниже, чем у его сверстника-рабочего (362). Даже в советских трудах отмечалось: “В 50-х годах...считалось, что специальность инженеров гарантирует относительно высокие зарплату и социальной статус. В 70-х годах ситуация изменилась: социально-культурные блага, предоставляемые рабочим местом,... способствовали изменению структуры мотиваций трудовой деятельности”. Для увеличения количества техников предлагалось прежде всего повысить им зарплату, так как “значительная часть техников стремится занять (зачастую без производственной необходимости) вышеоплачиваемые должности рабочих“, более 70% опрошенных молодых инженеров также хотели бы зарабатывать больше (363). Интересно, что ИТР со средней зарплатой 155-140 р. при опросе завышали свою зарплату: инженеры стыдились своей нищеты (364). В таком же положении находились учителя и врачи - самые массовые отряды интеллигенции с высшим образованием, не говоря уже о работниках связи, дошкольных учреждений, бухгалтерско-делопроизводственном персонале, чьи оклады, опускаясь до 60-70 р., являлись минимально возможными по стране и уступали заработкам дворников, уборщиц и чернорабочих.
“Общественные фонды потребления” также в гораздо большей степени перераспределялись в пользу рабочих. Премии и “тринадцатые зарплаты”, получаемые практически всеми рабочими, не распространялись на большинство категорий служащих, Право получать дорогие путевки с 50%-й скидкой также было привилегией рабочих (не говоря о том, что им путевки предоставлялись в первую очередь). С учетом этих обстоятельств уровень жизни интеллектуального слоя к 80-м годам был в 2-2,5 раза ниже жизненного уровня рабочих (зарплата основной массы врачей, учителей, работников культуры была в 3-4 раза ниже рабочей). Таким образом, дореволюционная иерархия уровней жизни лиц физического и умственного труда оказалась не только выровнена, но перевернута с ног на голову, в результате чего относительный уровень материального благосостояния интеллектуального слоя ухудшился по сравнению с дореволюционным более чем в 10 раз.
Говоря о материально-бытовом положении образованного слоя, нельзя не упомянуть и о том, что, следуя известному коммунистическому принципу (наиболее откровенно провозглашенному в Китае) “нам нужны наполовину ученые - наполовину крестьяне”, членов интеллектуального слоя пытались превратить в полурабочих, заставляя регулярно по разнарядкам райкомов работать на овощных базах, подсобной работе на заводах, уборке улиц и в колхозах. Согласно данным исследований, проведенных в 1981 г. в Ленинграде, руководящие работники производственных и научно-исследовательских подразделений в качестве “проблемы номер один” в деятельности молодых инженеров назвали отвлечения их на посторонние дела, не требующие инженерной квалификации (365). Эта политика в полной мере касалась и студентов. Помимо “базово-колхозной” повинности, отнимавшей в некоторые вузах до четверти и даже трети планового учебного времени, и обязательной летней работы в стройотрядах, все настойчивее становились требования привлечь их к труду и критика “бытующего мнения, будто студент дневной формы обучения обязан все свое время посвящать учебе” (366).
<-- НАЗАД ПО ТЕКСТУ ВПЕРЁД -->